Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

Будучи изящным и привлекательным голубоглазым мужчиной, Николай унаследовал больше черт от матери, датской принцессы, сестра которой вышла замуж за английского короля Эдуарда VII. Русский царь и его английский кузен, Георг V, обладали поразительным внешним сходством, особенно после того, как оба отрастили аккуратные заостренные бородки. Современники находили Николая очаровательным, но слегка уклончивым. Один дипломат вспоминал свои встречи с ним: «[После них] у меня неизменно складывалось ощущение, что царь – очень добрый и чрезвычайно обходительный человек, наделенный чувством юмора с легкой примесью сарказма, а также острым, хотя и несколько поверхностным умом»[460]. За пределами круга своей семьи и доверенных придворных, которые, как правило, были военными, Николай обычно замыкался. Как правитель он выработал в себе привычку сначала полностью полагаться на какого-нибудь министра, а потом тяготиться этой зависимостью, что в итоге приводило очередного политика к отставке. Вскоре после начала Русско-японской войны военный министр генерал Куропаткин захотел уйти со своего поста в знак протеста против того, что сам царь подрывает его авторитет. Государь, по мнению Куропаткина, стал бы больше доверять ему, если бы генерал отказался от министерства. Николай согласился с ним: «Знаете, это странно, но с психологической точки зрения вы, возможно, правы»[461].

От отца Николай унаследовал одного из самых выдающихся российских государственных деятелей довоенного периода – Сергея Витте. По словам одного британского дипломата, Витте был «сильным и энергичным человеком, абсолютно бесстрашным и наделенным исключительной инициативой»[462]. Будучи в 1892–1903 гг. министром финансов, Витте превратил свое министерство в ядро всего российского правительства, отвечавшее за управление государственными финансами и экономикой. Он старался сделать российское сельское хозяйство и местное самоуправление более эффективными – отчасти для того, чтобы страна смогла экспортировать зерно и таким образом выручить достаточно средств для дальнейшего развития. Он дал толчок стремительной индустриализации России и освоению новых территорий на Дальнем Востоке. Сама Транссибирская магистраль была во многом проектом Витте. Тем не менее, сосредоточив в своих руках большую власть, он также приобрел множество врагов, одним из которых в конечном счете оказался и Николай II. В 1903 г. Витте был приглашен к царю для продолжительной и с виду дружеской аудиенции: «Он пожал мне руку. Он обнял меня. Он пожелал мне всяческой удачи… Я вернулся домой вне себя от счастья и увидел у себя на столе письменное распоряжение о моей отставке»[463].

В основу своего правления Николай положил три основные сущности: династию Романовых, православную церковь и великую Россию. Для него они, впрочем, были практически взаимозаменяемы, так как, с его точки зрения, Россия была доверена его семье самим Богом. Во время драматических событий 1905 г. император сказал одному из своих сановников: «Если я так мало тревожусь, то это лишь потому, что я твердо и абсолютно верю в одно – судьба России, моя собственная судьба и судьба моей семьи находятся в руках всемогущего Господа, который и поставил меня государем. Что бы ни случилось, я преклонюсь перед его волей, уверенный, что все мои мысли всегда были лишь о том, как послужить стране, которую он мне доверил»[464]. Почтительное отношение к отцу и стремление сохранить самодержавие в том виде, в каком он получил его от предков, сделали из Николая явного фаталиста и глубокого консерватора. В первый же год своего правления он отклонил очень скромный запрос представителей земств (так назывались органы нарождавшегося местного самоуправления), добивавшихся расширения своих полномочий: «Да будет всем известно, что я, направив все силы ко благу моих подданных, буду охранять принципы самодержавия так же твердо и неукоснительно, как делал это мой незабвенный отец»[465]. Для Николая II, как и для его отца, самодержавие было формой правления, наилучшим образом подходившей русскому народу во всем его многообразии. В октябре 1905 г. царь объяснял министру внутренних дел, почему он так не хотел соглашаться на созыв Думы и расширение прав подданных: «Знаете, я защищаю самодержавие не для собственного удовольствия. Я действую в таком смысле лишь потому, что убежден в его необходимости для страны. Если бы это касалось только меня, то я бы с удовольствием избавился от всего этого»[466].

Проблема заключалась в том, что Николай хотел сохранить завещанную ему власть, но имел крайне туманное представление о том, как этой властью распорядиться. Вместе с тем он не умел ни подбирать себе хороших советников, ни прислушиваться к тем, что у него были. Он предпочитал полагаться на мнение своего непосредственного окружения – своей матери и прочих родственников, которые, за немногими исключениями, были бездельниками или коррупционерами. При нем также встречались «духовные советники», если не сказать – шарлатаны. Один из них, француз М. Филипп, был некогда мясником в Лионе, но самым одиозным был «святой человек» Распутин, религиозное рвение которого отнюдь не компенсировало его многочисленные пороки. Будучи и без того глубоко религиозным человеком, Николай окунулся еще и в спиритизм, который был в то время так популярен в Европе. В 1906 г. британский посол сказал, что царь «не добьется особенно полезных советов или помощи, прибегая к планшетке или уговаривая духов постучать по столу»[467].

Государственные служащие беспокоились из-за того, какое влияние на царя имеет его двор, но мало что могли с этим поделать. Даже когда в 1905 г. обстоятельства вынудили царя воссоздать Совет министров, он все равно старался игнорировать его. Он встречался с министрами лишь тогда, когда сам этого желал, и обычно вызывал их к себе по одному. Большинство справедливо полагало, что он им не особенно доверял. Еще в начале правления Николая II один из министров сказал другому: «Сохрани вас бог от того, чтобы полагаться на императора в каком-либо деле хотя бы на секунду; он не способен никого и ни в чем поддержать»[468]. Сановники и министры замечали, что он вежливо, но твердо отказывался обращать внимание на неприятные для него вопросы, если таковые вдруг всплывали в разговоре. По мере того как с годами его уверенность в себе росла, он все менее был склонен слушать непрошеные советы.

Русско-японская война как таковая началась во многом именно потому, что Николая раздражал контроль Витте над политикой страны на Дальнем Востоке. Он стал прислушиваться к группе амбициозных реакционеров, желавших наложить руку на ресурсы этого региона. Они призывали распространить влияние России на северную часть Кореи и упрочить контроль над Маньчжурией – даже ценой возможной конфронтации с Японией. Они одновременно играли и на недоверии Николая к своему правительству, и на его презрительном отношении к японцам. Николая убеждали в том, что с такой «варварской страной» лучше всего проявлять твердость[469]. При их энергичной поддержке Николай в 1903 г. отправил в отставку Витте и назначил на Дальний Восток особого наместника, который сразу же еще больше усложнил отношения с Японией. Министерство иностранных дел, которое отодвинули от решения вопросов по региону, безуспешно пыталось успокоить международную общественность, озабоченную непоследовательностью российской политики и опасностью возможной войны. Даже Николай тогда выразил некоторую тревогу. «Я не желаю войны между Россией и Японией и не допущу ее. Примите все меры к тому, чтобы она не началась»[470], – распорядился он. Но к этому моменту ситуация уже вышла из-под контроля: японцы, предложения которых урегулировать трения в Корее и Маньчжурии систематически отклонялись, твердо решили воевать. Как резюмировал в 1904 г. министр иностранных дел граф Владимир Ламздорф: «К катастрофе нас привели полная дезорганизация политической активности на Дальнем Востоке и тайное вмешательство безответственных авантюристов и интриганов»[471].

В течение правления Николая II его министры пребывали в крайне затруднительном положении, вынужденные одновременно служить и России, и ее царю. Даже если они бывали убеждены в том, что тот или иной образ действий будет благотворен, они не могли заставить себя возражать государю. Владимир Ленин, бывший тогда мало кому известным революционером, прозорливо назвал такое положение «кризисом в верхах»[472]. При этом когда дела шли плохо – как это случилось в Русско-японскую войну, а потом и в мировую, – то высокая степень персональной ответственности царя за все решения делала его виновным в глазах крепнущего в России общественного мнения.