У подножия Мтацминды - Рюрик Ивнев

— Познакомьтесь, это Сурен, а это мой товарищ, Вершадский.

Сурен и Вершадский пожали друг другу руки, но не знали, как себя вести.

— Вы можете не стесняться, — обратился Смагин к Вершадскому, — рассказывайте, чем кончились ваши попытки устроить мое выступление в Александрополе.

— Вероятно, господин карский губернатор по телефону уже уведомил своего александропольского коллегу, какие опасные преступники прибыли на паровозе в его владения.

Смагин кратко объяснил Сурену, в чем дело. Сурен захохотал.

— Скажите еще спасибо, что он ограничился только уведомлением!

— Лбом стены не прошибешь, — махнул рукой Вершадский, — придется уехать.

Смагин и Вершадский вернулись в Тифлис.

На другой день утром по дороге на вокзал Вершадский посоветовал Смагину не испытывать судьбы и не соблазняться наблюдением за ритуалом утреннего завтрака Гегечкори.

— Я вас устрою у моих знакомых. Это вполне безопасное место, домик стоит на отлете, и живут там прекрасные люди. В Тифлисе меня не знают, и я буду вашим связующим звеном.

На этом они и порешили.

Смагин и Вершадский поселились на окраине города в Сабуртало. Это местечко не было связано с Тифлисом трамваем. Одноэтажный домик друзей Вершадского был последним на кривой улочке. За ним начинался лесок.

Однако Вершадский, которого в Тифлисе никто не знал, мог свободно разгуливать по городу и делиться своими впечатлениями со Смагиным.

Зимние дни были сравнительно теплыми, в «Химерион» собиралась богема, вино лилось рекой, иностранцы наполняли кафе и рестораны, эмигранты по–прежнему строили козни против Советской России; столица Грузии была засорена осколками различных, потерпевших крах, национально–буржуазных правительств; члены бывшего Всероссийского учредительного собрания по–прежнему продолжали разыгрывать роль полномочных народных избранников и под флагами несуществующих государств пытались создавать заговоры против изгнавших их народов. Те из них, кому удалось захватить с собой валюту и золото, устраивали декоративные представительства, консульства и различные «общества национального возрождения», которые тифлисские насмешники называли «обществами национального возвращения». Но дни шли, деньги таяли, приемные, наспех налаженные и иной раз пышно обставленные, пустели. Эмигранты покрупнее, те, которые имели текущие счета в заграничных банках, постепенно переправлялись в Константинополь и дальше, в обетованные столицы Европы, переживавшей медовый месяц версальского мира.

В Учредительном собрании Грузии продолжались бесконечные словопрения. Участились забастовки рабочих и служащих. Воровство и взяточничество начало приобретать небывалые размеры. Разразилось несколько скандалов о расхищении крупных сумм государственными служащими высшего ранга. Наиболее крупные хищения, которые нельзя было затушевать, стали достоянием гласности, о них заговорила пресса. Республиканская милиция, с первого дня организации бывшая продажной, вскоре побила все рекорды продажности. В более завуалированной форме то же самое творилось в высших судебных установлениях, канцеляриях и судах. Государственный банк трещал по всем швам, выпуская бесконечное количество бумажных денег.

Некоторые министры махнули на все рукой и думали только о том, как сколотить капиталец.

Понаехавшие со всех сторон Европы авантюристы лихорадочно скупали по сходной цене золото, бриллианты и другие драгоценности, перекочевывавшие из частных рук и комиссионных магазинов в их широкие карманы. Нуждавшиеся в деньгах владельцы бакинских нефтяных участков продавали их за гроши спекулянтам и комбинаторам, которые перепродавали их ослепленным глупцам, верившим в незыблемость мусаватистского правительства.

Вся эта накипь веселилась и создавала ложное впечатление расцвета и полного благополучия. Космополиты всех рангов и оттенков сплошным потоком разливались по главным улицам города, который они называли «маленьким Парижем». Меньшевистская газета «Борьба», издававшаяся на двух языках, грузинском и русском, из кожи лезла вон, чтобы доказать, что в меньшевистском лагере все обстоит благополучно. Она умалчивала о том, что Грузинская республика отдана на откуп иностранцам, что меньшевики изменили социалистическим лозунгам, заменив их буржуазно–шовинистическими выкриками. В отчаянии, что они не могли приостановить разруху, ими же созданную, меньшевистские лидеры начали неистово вопить в своей печати об интригах Москвы и о кознях большевиков. По заводам и фабрикам рыскали кедиевские молодчики и вылавливали рабочих и служащих, заподозренных в сочувствий большевикам.

В провинции происходил грабеж крестьянского населения, доводивший крестьян до полной нищеты. Там то и дело вспыхивали восстания, подавлявшиеся с небывалой жестокостью. Грузинский народ все больше ненавидел правительство Жордания, катившееся к своему бесславному концу.

Глава III

Невозможно было подсчитать количество оттенков тех красок, которыми была охвачена, как пожаром, листва, едва державшаяся на ветках деревьев.

Оттенки огненно–красные и зеленые доминировали, иногда проскальзывали коричневатые. Зеленые листья, еще не поддавшиеся увяданию, блестели на солнце, как осколки изумруда. Нельзя было оторвать глаз от этих деревьев.

Волны Супсы неслись так же стремительно, как и летом, только вместо ярко–зеленых ветвей, свешивавшихся с крутых берегов, теперь к ним склонялись пожелтевшие ветки, с которых сыпалась золотистая листва.

День клонился к концу. На террасе дома Куридзе было особенно оживленно. Час назад из Тифлиса неожиданно приехали Гоги и Мзия, захватив с собой Смагина и Вершадского.

Хозяйка дома, застигнутая врасплох неожиданным приездом гостей, при помощи Мзии и Гоги быстро сервировала стол.

Смагин, для которого дом Куридзе был уже знаком, старался, чтобы приехавший с ним Вершадский чувствовал себя легко и свободно.

— Мама, что же ты не спрашиваешь нас о причине столь внезапного вторжения? — смеясь, спросила Мзия.

— Боже ты мой, кто же спрашивает об этом гостей? — ответила Ольга Соломоновна вопросом.

— Хотя вы и не спрашиваете, — вмешался в разговор Гоги, — но я вам все–таки объясню.

— Гоги, — перебила его Мзия, — ты будто делаешь вступление к отчету на общем собрании.

— A y нас как раз и есть общее собрание.

— Но есть отвод докладчика, — стараясь сохранить серьезный вид, сказал Смагин. — Разрешите мне сделать доклад вместо Гоги.

Заглушая смех и шутки, раздались голоса:

— Просим, просим…

— Ну вот, глубокочтимая Ольга Соломоновна! Мы решили нарушить ваш семейный покой ввиду одного чрезвычайно важного события, важного, разумеется, не только для нас, а и для мировой истории: по просьбе Варвары Вахтанговны Гоги срочно выезжает в Москву, а затем в Петроград на поиск своего без вести пропавшего брата.

— Отари? — переспросила Ольга Соломоновна.

— Да. Отари Ираклиевича, — отметил Смагин. — Так вот, Мзия, пользуясь случаем побывать в Москве и Петрограде, с которыми она знакома только по географической карте, решила ехать вместе с ним.

Ольгу Соломоновну взволновало это сообщение, но она овладела собой.

— И не потребовалось даже совета со мной?

— Бывают обстоятельства, — воскликнул Гоги, — когда советы уже не могут изменить решения.

Мзия произнесла с нарочитой торжественностью:

— Я принадлежу мужу и должна всюду его сопровождать.

Фраза вызвала общий хохот. Ольга Соломоновна, поняв, что остается только примириться с мыслью о неожиданной разлуке с дочерью, спросила:

— А папа знает об этом?

— Теймуразу Арчиловичу не до этого, —ответил Смагин. — Он принимает сейчас портфель наркомздрава.

— Стоит только выехать из Тифлиса, — засмеялась Ольга Соломоновна, — как оттуда начинают сыпаться новости, которые узнаешь последней.

— Не совсем последней, — улыбнулся Смагин, — так как об этом, кроме нас, никто не знает. Указ еще не опубликован. Однако позвольте мне познакомить вас с другом, который приехал с нами.

И он представил Вершадского.

— Ваши друзья — это наши друзья, — произнесла Ольга Соломоновна, радуясь в душе, что разговор переходит на другую тему.

Заслышав стук колес экипажа, она выглянула в окно.

У ворот дома остановился фаэтон, из которого вышел Теймураз Арчилович.

Ольга Соломоновна, Мзия, а вслед за ними и другие кинулись навстречу.

— Не радуйтесь, — сказал Теймураз Арчилович, обнимая жену и дочь. — Я приехал на самый короткий срок, скорее вырвался, чем приехал.

— Но мы тебя все равно не отпустим, папа, — вскричала Мзия. — Ведь правда, мама?

Ольга Соломоновна не ответила, взяла под руку мужа и повела его на веранду.

— О, здесь целое собрание!

Теймураз Арчилович поздоровался со всеми и пожал руку Вершадскому.