...Это не сон! (сборник) - Рабиндранат Тагор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Отец, пусть Окхой-бабу немедленно уйдет отсюда!
Окхой положил веер и, выйдя из комнаты, остановился за дверью. Оннода-бабу сел рядом с Хемнолини и с тяжелым вздохом погладил ее по голове:
– Дочка, моя дорогая! Успокойся!
Слезы брызнули из глаз Хемнолини, грудь ее судорожно вздымалась от рыданий. Она прижалась к отцовским коленям, стараясь подавить взрыв нестерпимого горя.
– Успокойся, дорогая, перестань, – твердил прерывающимся от слез голосом Оннода-бабу. – Я слишком хорошо знаю Ромеша. Никогда он не поступит так бесчестно. Джоген, конечно, ошибся.
Раздосадованный Джогендро не выдержал:
– Не обнадеживай ее напрасно, отец. Успокаивая Хем сейчас, ты готовишь ей еще большие муки в будущем. Дай ей время все обдумать.
Хемнолини выпрямилась, пристально взглянула на брата и твердо сказала:
– Все, что мне нужно, я уже обдумала. Запомни, пока я не услышу обо всем от него самого, я ни во что не поверю.
С этими словами она встала.
– Только не упади, – забеспокоился Оннода-бабу, поддерживая ее.
Опираясь на его руку, Хемнолини поднялась к себе в спальню и легла в постель.
– Оставь меня одну, папа, – попросила она, – я попробую заснуть.
– Может, прислать к тебе мать Хори с опахалом? – спросил Оннода-бабу.
– Нет, нет, мне ничего не нужно, папа.
Оннода-бабу вышел в соседнюю комнату. Он думал сейчас о матери Хем, умершей, когда девочке было всего шесть месяцев. Ему вспомнились ее самоотверженная преданность, мужество и постоянная жизнерадостность. Он вырастил девочку, ее дочь, и она стала воплощением своей матери, Лакшми его дома. Сердце Онноды-бабу обливалось кровью от сознания, что Хем страдает, и он мысленно обращался к ней:
– Не знай горя, моя дорогая девочка, будь всегда счастлива! Как хотелось бы мне, прежде чем я соединюсь с твоей матерью, увидеть тебя радостной и довольной, знать, что ты нашла приют в доме человека, которого любишь!
Он вытер влажные глаза краем одежды.
Джогендро и раньше был не высокого мнения о женщинах, теперь же он окончательно убедился в том, что они не умны. Что поделаешь, если они не верят даже неопровержимым доказательствам! Они могут отрицать, что дважды два четыре, и им совершенно безразлично, что другие об этом думают. Разумные доводы говорят, что черное – это черное, но если любовь подскажет женщине, что черное – это белое, она с гневом обрушится на любые разумные доводы! Непонятно, как еще может существовать мир, когда в нем есть женщины!
Наконец, прервав свои размышления, Джогендро окликнул Окхоя. Тот осторожно вошел в комнату.
– Ты, конечно, все слышал? Что же нам теперь делать? – спросил Джогендро.
– Зря ты впутываешь меня, друг, во все эти дела. Я был в стороне, а ты приехал и сразу втянул меня в неприятную историю!
– Довольно! Жаловаться будешь потом. Теперь нам остается лишь одно: принудить Ромеша рассказать все Хемнолини.
– С ума сошел! Кто же станет признаваться сам.
– А еще лучше, пусть напишет письмо. Этим тебе сейчас и придется заняться. Но имей в виду, нельзя терять ни минуты.
– Хорошо. Посмотрю, что тут можно предпринять, – ответил Окхой.
Глава 21
В девять часов вечера Ромеш и Комола отправились на вокзал в Шеялдохо. Пробирались кружным путем – почему-то извозчику было приказано ехать переулками. Когда экипаж поравнялся с одним из домов в Колутоле, Ромеш высунулся из окна и с жадным вниманием оглядел его. Знакомый дом ничуть не изменился, все здесь оставалось по-прежнему. Он вздохнул так тяжко, что разбудил задремавшую было Комолу.
– Что с тобой? – спросила она.
– Ничего, – ответил Ромеш и, усевшись поглубже, продолжал путь в молчании.
Комола снова прислонилась к спинке экипажа и тотчас же заснула. На несколько мгновений присутствие Комолы вдруг сделалось для Ромеша невыносимым.
На станцию они прибыли вовремя и заняли купе второго класса, заранее заказанное Ромешем. Устроив на одном из диванов постель для Комолы, он опустил пониже абажур на лампе и сказал:
– Ложись, Комола, тебе давно уже пора спать.
– Как поезд тронется, я лягу. А пока разреши мне немножко посидеть у окна, – попросила Комола.
Ромеш согласился. Натянув на голову покрывало, Комола уселась на краешек дивана у окна, выходящего на перрон, и стала смотреть на людской поток. А Ромеш устроился на среднем сиденье, рассеянно поглядывая по сторонам. Когда поезд стал набирать скорость, Ромеш неожиданно вскочил с места – бежавший за поездом человек показался ему знакомым.
Комола тоже заметила этого человека и разразилась веселым смехом. Выглянув из окна, Ромеш увидел, что запоздавший пассажир, невзирая на протесты железнодорожного служащего, на ходу прыгнул в вагон, оставив при этом в руках служащего свой шарф, за которым снова протянул руку, уже свесившись из окна вагона. Тут Ромеш ясно разглядел незнакомца и узнал в нем Окхоя.
Комола еще долго хохотала, вспоминая эпизод с шарфом.
– Уже половина одиннадцатого, – обратился к ней Ромеш. – Мы давно едем, ложилась бы спать.
Девушка послушно улеглась, продолжая все время смеяться, пока наконец не уснула.
Но Ромешу было не до веселья. Он хорошо знал, что Окхой коренной калькуттский житель и в деревне у него нет никаких родственников. Куда же, в таком случае, он едет, да еще именно сегодня ночью? Совершенно очевидно, что он преследует его, Ромеша.
При мысли о том, что Окхой появится в его родной деревне и начнет наводить там справки, а это немедленно вызовет всевозможные разговоры в кругу его друзей и врагов, юношу охватило сильное беспокойство. Со стороны вся эта история может показаться очень некрасивой. Ромеш ясно представил себе, какие толки и пересуды пойдут по всей деревне. В таком большом городе, как Калькутта, всегда можно затеряться, потонуть, но маленькая деревушка подобна мелководью – достаточно малейшего толчка, чтобы вызвать в ней настоящую бурю. И чем больше размышлял над этим Ромеш, тем тяжелей становилось у него на сердце.
Выглянув из окна на остановке в Баракпуре, Ромеш убедился, что Окхой не сошел с поезда. Множество людей садилось и выходило в Нойхати, но и среди них Окхоя не было. Напрасно искал его Ромеш и на станции Вогула. Окхой нигде не появлялся. Очевидно, нечего было надеяться, что он сойдет на следующей остановке.
Вконец измучившись, юноша заснул лишь глубокой ночью. Когда на следующее утро поезд остановился у вокзала в Гойялондо, Ромеш увидел закутанного шарфом Окхоя, который с чемоданом в руке торопливо шагал по направлению к пароходу.
До отплытия парохода, на котором Ромешу предстояло путешествовать дальше, еще оставалось немного времени, но у второй пристани гудел, сигналя об отправлении, какой-то другой пароход.
– Куда направляетесь? – спросил Ромеш.
– На запад.
– Куда именно?
– Если река не обмелеет, дойдем до Бенареса.
Тогда Ромеш поднялся на палубу, устроил в одной из кают Комолу и поспешил купить в дорогу молока, рису, бананов.
Между тем Окхой, опередив других пассажиров, забрался на первый пароход. Соблюдая массу предосторожностей, чтобы не быть замеченным, он занял местечко, с которого удобно было наблюдать всех входивших на пароход. Но пассажиры не особенно торопились. Пароход запаздывал с отплытием, и люди, воспользовавшись этим обстоятельством, мылись, купались, а некоторые даже занялись на берегу стряпней и тут же ели. Окхой решил, что Ромеш, вероятно, повел Комолу куда-нибудь в гостиницу позавтракать, но, совершенно не зная Гойялондо, разыскивать их не пошел.
Раздались гудки, пароход вот-вот должен был отплыть, а Ромеш все не появлялся. По сходням на палубу поспешно поднимались пассажиры. Непрерывные пароходные гудки торопили их, и толпа становилась все гуще. Но ни среди уже прибывших, ни в числе вновь прибывающих Ромеша не было видно.
Наконец поток пассажиров схлынул, сходни убрали, и капитан отдал команду сниматься с якоря.
– Разрешите мне сойти, – крикнул встревоженный Окхой, но матросы не обратили на него внимания. Расстояние до берега еще было невелико, и Окхой спрыгнул с парохода.
Однако и на берегу не обнаружил он следов Ромеша. Узнав, что несколько минут тому назад ушел поезд в Калькутту, Окхой решил, что Ромеш заметил его вчера на платформе, когда он спорил с железнодорожником, разгадал его намерения и, вместо того чтобы ехать в деревню, с утренним поездом вернулся в Калькутту. А если человек задумал скрыться в Калькутте, разыскать его там – задача нелегкая.
Глава 22
Целый день метался Окхой по Гойялондо и только вечером уехал с почтовым поездом в Калькутту. Утром прямо с вокзала он отправился на квартиру Ромеша в Дорджипаре, но дверь оказалась запертой; он узнал, что сюда никто не возвращался.
В Колутоле он тоже не нашел Ромеша. Тогда, придя в дом Онноды-бабу, он объявил Джогендро, что Ромеш сбежал и ему не удалось его задержать.
– Как все это произошло? – спросил Джогендро.