Одиночное плавание - Николай Андреевич Черкашин

в развороченную корму, заваленную хлопьями чёрной от гари пены. Странная мысль пришла ему в голову. Тот «индейский» костёр войны, который он зажег на носовом срезе полетной палубы, перекинулся вдруг на корму и пожирал теперь корабль, точно фараонова змея - собственный хвост…

…Пожар на «Колумбе» удалось потушить к исходу вторых суток. Комптону положили на стол список потерь: семь человек погибших, двадцать три тяжело обожженных, девятнадцать легкораненых…

Прервав «противолодочную неделю», ударный авианосец направился в Неаполь, где его поджидал док.

18.

Об этом никто не знал - ни командующий флотом, ни американская радиоразведка, ни командир плавбазы, ни Абатуров. Об этом знали только Симбирцев, я, да ещё плавбазовский мичман. А знали мы то, что на сеансах связи подводная лодка номер «четыреста десять», выставив из воды антенну, ловит вместе с циркулярными приказами и тайную весть: буквы «добро» или «наш» - «да» или «нет». А может быть, это я сам превращался в одинокую антенну, маячившую посреди океанской пустыни в тщетной надежде ощутить в своих волноводах ток заветного сигнала. На всех подвсплытиях я торчал в радиорубке, первым заглядывал в бланки принятых распоряжений - не вкралась ли где-нибудь «случайная» буковка? Но её всё не было и не было… Оставалось утешиться законом логики - из неопределенности может вытекать все, что угодно: пятьдесят на пятьдесят. Не так уж мало.

Пришло «радио», сообщившее, что мы вне зоны поиска. Ушли. Оторвались. Честь флага спасена. Надо радоваться, но нет сил. Скорее бы всплытие.

Ритуал всплытия, как всегда, начинается с команды:

- Товсь на быстрой!

Трюмный старшина охотно застывает у клапана цистерны быстрого погружения. Почует акустик опасность наверху - таранный киль надвигающегося судна, рокот вертолёта-разведчика, да мало ли ещё что, - и старшина сработает в мгновение ока: примет балласт, и лодка камнем уйдет в спасительную глубину.

- Акустик, прослушать горизонт!

Он, акустик давно уже прослушал и докладывает радостно:

- Горизонт чист!

Командир веселеет:

- Боцман, всплывай на перископную глубину! - И опрометью в боевую рубку - поскорее обозреть в перископ коварный морской горизонт.

Все чисто, и субмарина, оглашая морские недра рёвом воздуха в цистернах, осторожно высовывает из-под воды сначала рубку, потом нос, затем острохвостую спину…

В отсеках заурчали клинкеты, - скорей, скорей открывать вентиляцию, впустить живительный воздух!

В центральный пост несет из камбуза жареной картошкой, затхлой вонью соляра из дизельного отсека, резиной из аккумуляторных ям.

Отдраили люк. Хрустнули в ушах перепонки. Легкие воссоединились с земной атмосферой!

Первый вдох. Чистоту воздуха ощущаешь не по запаху, не по свежести, а по тому, как светлеет голова, яснеет мысль при первых же вдохах морского озона.

Круглый зев рубочного люка забит звездами. Астролюк космического корабля, наверное, выглядит так; же. Луна вплавлена в облако. Волны в белых капюшонах. Покачивает. Лунная дорожка то удлиняется, упираясь в борт, то укорачивается, превращаясь н огромное пятно золотистой ряби.

Мы набились в ограждение мостина плотно, как цветы в узкую вазу. Чуть ниже, на рулевой площадке, толпятся матросы с бирками на шее. Бирки с номерами отсеков придуманы для справедливости: чтобы каждый подводник отдышал свои пять минут, пока какой-нибудь шальной «Викинг» не спугнет субмарину.

звёздная улитка вселенной раскручивала над нашими головами свои искристые спирали. На южном склоне ночного купола плыли бортовые огни самолётов; Погружаться мы не стали: то были американские транспортные? самолёты, они шли в сторону Ливана. Там полыхала война настоящая…

Глава пятая

1.

Каждый корабль знает море по-своему… У рыбацкого сейнера, у океанского танкера, у портового, буксира свои с ним счеты, свои отметины, свои Сциллы и Харибды… У крейсера иные, чем у пассажирского лайнера: у парусника; иные, чем у эсминца. На только, подводные лодки знают море интимно, изнутри, из глубины. Им ведомы не одни лишь удары волн, они посвящены и в тайную жизнь океана с её сокровенными звуками, струями, жестокими прихотями.

Каждое судно устаёт: от моря по-своему: у одного ноют натруженные мачты, у другого-гребные валы. Но только подводные лодки, изголодавшиеся по солнцу и воздуху, с настывшими в безднах бортами, с намертво стиснутыми люками и обмятыми ребрами,, устают до смертной истомы.

И всё же все корабли - что бы ни уводило их в плавание - едины в своей тоске по дому. Едва рулевой ложится на курс возвращения, как та горизонтная дуга, за которой рано или поздно откроется родной берег и которая отличима от остального морского окаема разве что цифрами на компасной картушке, она, эта кромка, обещающая дом, и в самом деле начнет как бы мерцать, переливаться, притягивать взгляд… И в её синеватой дымке встанет, словно мираж, видимый каждому по-своему, женщина на причале. Пусть не скоро ещё он станет явью, этот прекрасный мираж: пройдет одна ходовая неделя, другая… Но рано или поздно откроется поворотный мыс, вашем вспыхнет входной маяк, разомкнутся ржавые сети подводных ворот, и ты увидишь - женщину на причале. Глаза твои с зоркостью ночного бинокля издали отыщут её в толпе встречающих. И ты прочтешь её родной силуэт - как немое признание в любви. Самое прекрасное и убедительное. Я пришла. Я ждала тебя. Я встречаю тебя.

И ты бросишь к её ногам победный груз походной усталости. И высшей наградой за стылую тишь глубин, за леденящие вопли тревог, за стоя истерзанного штормом железа, за жизнь, ту, которая даётся один только раз и которую ты, не щадя, перевел в ходовые мили, вахты, атаки, будет она - Женщина на причале.

2.

О, одиночество корабля в море!… Одиночество путника в пустыне! Но чему уподобить одиночество подводной лодки в океанской толще?

И был поход - долгий, как космический полет к иным мирам. И были жаркие страны с белоглиняными городами. И были штормы и срочные погружения. И были дни, недели и месяцы, сотканные как один из мерного жужжания приборов, желтоватого света плафонов, чередования вахтенных смен и ожидания ночных всплытий «на звёзды». И был долгожданный приказ, прорвавшийся к нам сквозь ионосферные бури и помехи от сотрясавших эфир радиостанций американских авианосцев, - домой!

Парадокс судового времени: часы летят, как минуты, а сутки тянутся неделями. Подводник любит все,, что напоминает ему о течении времени. И даже не потому, что так страстно рвется на берег. Просто под водой, в отсеке, где неощутимы ни естественная смена дня и ночи, ни движение в пространстве, создаётся препротивная иллюзия застывшего времени. Она разрушается ростом цифровых столбцов, зачеркнутых