Одиночное плавание - Николай Андреевич Черкашин

в календарях, стопой исписанных страниц в вахтенных журналах, понижающимся уровнем одеколона во флаконе для ежедневных протираний, «похуданием» гигантского рулона пипифакса в гальюне, пустотами в иных расходных материалах. Даже на разматывающую бобину кинопроектора посматриваешь с вожделением: на глазах уменьшается.

Домой!

И пусть впереди ещё пол-океана, счет времени уже пошел на сутки: разменяли последнюю декаду, последнюю неделю. У календаря в кают-компании ведутся нетерпеливые подсчеты: последний походный вторник, последнее воскресенье…

Старпом сердится: в море нельзя загадывать наперед. И всё-таки лейтенант Симаков не удерживается от радостного возгласа:

- Последняя «разуха»!

Лодочный баталер мичман Стратилатов в последний раз выдал комплекты «разового» белья.

Веками моряк определял приближение к берегу по облакам, птицам, множеству других признаков. У подводников иные приметы… Близость берега ощущается и по слепым пока картам: изобаты глубин пошли на убыль - триста, двести, сто метров… Но вот-вот появятся очертания материка… И потому, что вестовой Симбирцева пришивает подворотничок к кителю. Значит, наверху похолодало - в легкой куртке на мостике не постоишь. В отсеках появились ватники. Их извлекли из дальних закоулков и держат наготове - понадобятся не сегодня завтра. После опостылевшей «тропички» смотришь на них с удовольствием. Они предвещают холод, север, базу, берег - дом.

Едва легли на «ноль», на «чистый норд», и Полярная звезда, ещё не взошедшая в зенит, поворотила к себе нос корабля, едва стало ясно, что идем домой прямым ходом, без отклонений и попутных задач, как запретные воспоминания - весь поход на них лежало табу - ожили, беспощадно заполняя собой часы недолгого одиночества. Будто на секретном пакете сломали сургучные печати…

…От окна разило ледяным холодом. Белые узлы вязала поземка на скосогоренной улице…

Кажется, в тот день в Екатерининской гавани запретили перешвартовки (чтобы не рвались на морозе тросы), и я оказался дома раньше обычного. Я позвонил Лю в гидрометеопост, и она обещала прийти.

Кипел электрический чайник.

Чем я убивал время до её прихода? Читал статью про акул, пришивал пуговицу к кителю, потом прилег на койку и, положив гитару на грудь, перебирал аккорды… Вдруг рявкнул в прихожей ревун. Соседка щелкнула замком. Быстрый постук каблучков по коридору, короткий - для приличия - стук в дверь, и влетает она! С мороза, со снегом в волосах и ресницах…

3.

Сегодня ночью увидели первое северное сияние. Вылезли на мостик и кричали:

- Лепота-а!

Лейтенант Симаков, теперь уже ставший старшим лейтенантом, стоял в одном кителе на продувном ветре и, прикрыв уши ладонями, вглядывался в радужное небо. Северное сияние развернулось из единственного всполоха широко и пёстро, будто рулончик китайской циновки…

Мы возвращаемся под барабанный бой пишущих машинок. Отчеты, отчеты, отчеты… Старпом, командиры боевых частей, примостившись кто где, пишут пухлые тома о торпедных стрельбах, о маневрировании на учениях, обо всем, что случалось с нами в походе. Глядя на подводную лодку, трудно поверить, что эта могучая стальная рыбина больна заурядной канцелярской болезнью. Боже, сколько бумаг!

Если бы Фрэнсиса Дрейка или Моргана заставили документировать все свои действия, пиратство бы вывелось на корню.

Пишу отчет и я, переводя людей в цифры, а цифры - в проценты, показывающие рост отличников и классных специалистов. В эти минуты я сам себе противен… Никогда не привыкну к подобной бухгалтерии.

4.

В отсеке за центральным постом, там, где камбуз и мичманская кают-компания, живут только двое: инженер-механик Мартопляс и помощник командира Федя Руднев. Их шкафоподобные каютки втиснуты под правый борт рядышком. Соседство неминуемо обрекает их на дружбу, весьма, впрочем, странную и неровную.

Главный и вечный предмет раздоров помощника и меха провизионная рефкамера - лодочный холодильник. Как только Мартопляс начинает экономить электроэнергию, у Феди-пома размораживается провизионка и портятся продукты. Вот тут-то и идут счеты на киловатты и килограммы. При этом Руднев «давит погоном», то есть недвусмысленно даёт понять, когда все аргументы исчерпаны, что он - помощник командира большой подводной лодки, а Мартопляс - всего лишь командир БЧ, боевой части пять, «бычок».

Мартопляс старше Феди на пять лет - на полный курс: военно-морского училища, и ему обидны начальственные наскоки неблагодарного «карася». Не он ли готовил Федю к допуску на самостоятельное управление подводной лодкой? Сколько трюмов обползали вместе, пока помощник изучил и запомнил извивы дифферентовочных, осушительных, масляных, топливных и прочих магистралей?

Но Федя не хочет ссориться на всю жизнь с соседом по отсеку. Вечером он вваливается к механику в каюту, будто ничего не случилось, бесцеремонно присаживается на застеленный диванчик. Федя явно наслаждается ледяным презрением, которое источает взгляд механика. Федя чувствует себя хозяином положения - он принес такую новость, что Мартопляс простит ему все сразу, - и потому для пущего куражу достает плоскую жестяную фляжку и небрежно кивает на сейф со спиртом:

- Плесни-ка для дезинфекции камбузного инвентаря…

Мартопляс бледнеет от бешенства, он набирает в грудь воздуха, чтобы высказать все, что он думает о Рудневе и его камбузном инвентаре, но Федя, мастер интриги, опережает гневную тираду:

- С тебя причитается, мех! Кэп написал представления на ордена. Тебе и доктору.

Мартопляс сбит и растерян. Орден! За что?

- Доку - за операцию, тебе, - наизусть цитирует помощник, - «за решение сложной технической проблемы, способствующей успешному выполнению учебно-боевой задачи». В общем, за форсунки и фильтры!

Федя ушёл, довольный произведенным эффектом, а Мартопляс с этой минуты лишился покоя. Его бросало то в жар, то в холод.

Кто бы мог подумать - орден! В базе флагмех потребует отчета: как вышли из положения? Сразу выяснится, что никакого чудодейственного фильтра Мартопляс не изобрел, форсунки не коксовались, да и топливо в норме. Флагмех, бог дизелей, сообразит, что к чему. Достаточно взять на анализ остатки топлива… И все. Попробуй потом объясни, что командира хотел воспитнуть, уважение к «боевой части пять» привить… Вот будет позорище! Липовый орденоносец… Сам виноват… Высокий лоб Мартопляса взмок и чутко улавливал токи отсечного воздуха.

От тяжести ли раздумий, от машинных ли масел, въевшихся в кожу так, что бессильна пемза, от нехватки ли витаминов на деснах и нёбе у Мартопляса появились мелкие язвочки. Механик отловил доктора и заставил его заглянуть себе в рот.

- Стоматит, - поморщился доктор. - Хочешь, йодом смажу? А ещё лучше, прополощи спиртом.

Вечером перед вахтой инженер-механик открыл сейф, налил из канистры полстакана спирта, старательно прополоскал рот, сплюнул огненную влагу в раковину умывальника, вытер усы и отправился в центральный пост.

В узком проходике между вентилями воздушных колонок и ограждением выдвижных устройств Мартопляс разминулся с