…давным-давно, кажется, в прошлую пятницу… - Ян Томаш Гросс

напоминал отца. Отсутствующий, измученный психически, совершенно несчастный. У него была депрессия. Будь мы более американизированы, наверное, сориентировались бы раньше, и, может, все сложилось бы иначе. Потому что когда человек осознает свое психологическое бремя, ему легче с ним справиться. Мы не сознавали. Ясь очень страдал, а вместе с ним и мы.

Сегодня мы понимаем друг друга лучше, чем в те годы, когда были супругами. Он всегда был прекрасным отцом, занимался детьми, был готов общаться с ними, помогать, вникать. Думаю, что мы оба прошли длинный и нелегкий путь. И, самое главное, не потеряли друг друга, сохранили взаимное уважение.

Норман Наймарк

Профессор восточноевропейских исследований имени Роберта и Флоренс Макдональд Стэнфордского университета и старший научный сотрудник Гуверовского института

Я всегда был большим поклонником Яна Гросса. По-мимо того, что мы дружим, я считаю его вклад в исследования истории Польши и истории Второй мировой войны действительно огромным. Моя интеллектуальная жизнь и ее эволюция на протяжении сорока пяти лет, прошедших после написания диссертации, наверняка были бы совершенно иными, не прочитай я его работы и не откликнись на его идеи и открытия.

Я, собственно, и не помню, когда познакомился с Яном. Должно быть, в конце семидесятых или в начале восьмидесятых, когда он работал в Йеле, а я — в Бостонском университете и в Гарварде. В силу общего интереса к военному периоду и первым послевоенным годам мы сталкивались на разных конференциях. Правда, он начинал как социолог, но легко нашел свое место на ниве истории. Я всегда любил слушать, как Янек рассказывает о своей работе. Это серьезный и глубокий исследователь, который вносит свежий взгляд в любую тему, за которую берется. Он говорит страстно и убежденно. В своей первой книге Янек объясняет, насколько важно рассматривать подпольную Польшу периода Второй мировой войны как общество. Его второе, поистине «революционное» исследование советской оккупации Восточной Польши в 1939–1941 годы прояснило способы, которыми СССР удалось полностью модифицировать общество, чтобы получить над ним власть и депортировать такое количество поляков.

В отличие от нескольких американских исследователей польского происхождения Ян не поддавался на уловки национализма. Он польский патриот, любит свою страну, ее культуру и историю. Но знает также и слабые ее стороны. Разбирается в чудовищно запутанных и трудных обстоятельствах Второй мировой войны в Европе, особенно в Польше. Его работы об общественных последствиях войны, о коллаборации и сопротивлении — лучшее, что было написано на эту тему. В условиях войны нет невиновных — в ситуации, когда все общества формируются заново, трудно найти тех, чьи руки абсолютно чисты. Обо всем этом Ян писал еще до того, как «Соседи» принесли ему известность в Польше и в Соединенных Штатах. Эта книга потрясла меня до глубины души. Как и многих поляков. Прежде я был уверен — а ведь я и раньше немало знал о войне в Польше, — что в это время существовал конфликт между представителями двух национальностей (знаменитые шмальцовники), но понятия не имел, что поляки уничтожили такое количество евреев.

Труд Яна потряс польское общество, последующие исследования показали, что подход автора был верен, а его выводы — хорошо документированы. Вскоре после этой публикации появилась следующая: «Страх» — повествование о келецком погроме и о враждебности поляков по отношению к евреям после войны. Последней прочитанной мною книгой Яна была «Золотая жатва», особенно негативно воспринятая в Польше, поскольку она рассказывает о сотрудничестве поляков с немцами во время оккупации. Конечно, это касается не всего народа, автор не утверждает, что не было поляков, которые сочувствовали евреям, спасали их и делали все, чтобы их спрятать. Но Ян приходит к выводу, что поляки не отличаются от других наций. Присмотритесь к страшной истории голландцев, фламандцев или хорватов во время войны, не говоря уже о французах. Нацисты своим оккупационным режимом умело отравляли сознание людей. Одним из худших (если не худшим) был тот, который они установили в Польше. Нищета и дефицит, чувство постоянной опасности, не считая традиционного антисемитизма, довели некоторых поляков до того, что они считали скрывающихся евреев источником материальной выгоды. Это отвратительная история, но ее следует рассказать. И Ян решает эту задачу, опираясь на достоверные источники и исключительную чуткость по отношению к трудным обстоятельствам этого периода.

Думаю, главное его достоинство — синтез честности, ума и творческого подхода к истории. Ян не ограничивается традиционным сухим отчетом — в его книгах прошлое живет, именно поэтому эти книги производят столь необыкновенное впечатление.

Очень жаль, что многие поляки не в состоянии принять историю такой, какая она есть, как отправную точку для лучшего завтра. Повторю еще раз: после страданий всей оккупированной нацистами Европы ни один народ не мог быть свободен от негативных эмоций. Поляки мужественно сражались в подполье и по праву этим гордятся. Но они должны принять и те стороны прошлого, которые Ян — исключительным образом — помогает им осознать.

Омер Бартов

Почетный профессор европейской истории Брауновского университета

С Яном я познакомился в маленькой тель-авивской квартирке, когда, сразу после выхода американского издания «Соседей» в 2001 году, он ненадолго приехал в Израиль. Его принимали историки Рене Познански[291] и Даниэль Блатман[292], а я зашел к ним выпить перед ужином. Был вечер пятницы, и приложение к одной из главных газет напечатало большую статью о спорах, которые книга Гросса вызвала в Польше. До сих пор помню особое чувство в связи с тем, как подобные книги отражают и одновременно формируют общественную чуткость. В Польше первой реакцией были шок и благородное возмущение: как можно винить нас за убийство евреев, раз мы сами стали первыми жертвами немецкой оккупации? Как евреи осмелились отобрать у Польши ее традиционный статус Христа народов? В Израиле же изумление вызывало нечто другое: почему «Соседи» всколыхнули в Польше такую бурю эмоций? Они действительно считают, что способны лишить евреев их вечного статуса жертв христианской Европы?

Несмотря на фундаментальные вопросы, мы вчетвером премило сидели и выпивали, а, уходя, я осознал особую близость с Яном, который хоть и провел бóльшую часть жизни в Штатах, но отличался притягательностью и обаянием восточноевропейского интеллектуала: помимо глубоких литературных и научных познаний, приправленных щепоткой сарказма, он умел относиться к себе с легкой иронией, и при этом в нем ощущалось мощное стремление к правде и отсутствие толерантности по отношению к ее сознательному замалчиванию. Я полюбил его с первой встречи.

В последующие годы я прочитал большинство (если не