Открыватели дорог - Николай Асанов

Один только Валька Коваль знал их все.

Но пока что Валька бережно отставил гитару и пошел на кухню чистить селедку. Ярослав откупоривал бутылки — он схитрил, в доме оказалась не только водка, — Алексей пек картошку в газовой духовке, а Нонна, перекочевав на кухню, смотрела на всю эту суматоху с одобрительной улыбкой. Видно было, что она соскучилась по такому ералашу: ведь когда она жила с Бахтияровым, ей были не в диковинку внезапные налеты гостей, радостные встречи по поводу удачи, внезапное появление друзей мужа среди ночи.

Алексей с грустью подумал, что никогда он не сможет отделить Нонну от Бахтиярова. Тогда Бахтияров ворвался в Ноннину жизнь, переделал ее по-своему и сейчас, мертвый, продолжает присутствовать.

В час ночи Аннушка властно произнесла:

— Прошу к столу!

К столу проследовали целой процессией: Коваль нес на вытянутых руках блюдо с селедкой, украшенной по всем правилам хорошего тона крупно нарезанным луком; Алексей, которому никакое шутовство не шло к лицу, небрежно тащил поднос, на котором горой высилась запеченная картошка; Ярослав звенел рюмками. Все говорили громко, возбужденно, как всегда говорят изголодавшиеся люди перед сытной едой, и было непонятно, как может при таком шуме спать Ярослав Маленький, в комнату которого мать ненадолго приоткрыла дверь, чтобы показать мальчика Нонне.

Уселись за стол, и Нонна только сейчас смогла по-настоящему рассмотреть свою школьную подругу.

За эти годы Аннушка похудела. Бледные губы, мягкие, размытых очертаний, очень выделялись на ее узеньком, большеглазом, оливково-смуглом лице. Одета она была все так же, как и в школьные годы, — плиссированная юбка и белая кофточка, маникюр она не делала, и ногти были коротко, по-детски острижены.

Чудаков, заметив, что Нонна рассматривает его жену, пошутил:

— Не разглядывайте ее, Нонночка. Все знают, что у каждой женщины есть скелет, но у Аннушки он виден и без рентгена. Это она из-за Алешки сохнет. Мучается, что он до сих пор не женат.

Аннушка сердито взглянула на мужа, и он торопливо принялся разливать вино. А сама Аннушка подсела к Нонне и начала расспрашивать ее о работе. Алексей неловко отхлебнул из рюмки и закашлялся.

К счастью, кто-то позвонил по телефону. Чудаков дотянулся до трубки, послушал, воскликнул:

— Конечно, конечно! Мы все будем очень рады! Только что приступаем! Приезжайте обязательно!

Он положил трубку на рычаг, обвел всех удивленным взглядом, поднял палец и сказал шепотом:

— Внимание! Сейчас приедет Михаил Борисович!

Увидев всеобщее изумление, засмеялся:

— Во всем виновата Нонна. Михаил Борисович ждал-ждал ее и догадался, что мы застряли за праздничным столом. Просите ее, чтобы защитила нас от разгрома!

Аннушка погрозила Алексею, который взялся было снова за недопитую рюмку, и побежала на кухню за новым прибором.

Нонна забеспокоилась:

— Может быть, мне съездить за папой?

— Нет, он сказал, что возьмет такси.

Нонна приняла безучастный вид и стала разглядывать квартиру.

Разглядывала и думала об Алексее.

Она знала, что Алексей получил квартиру одновременно с Чудаковым в том же доме — Аннушка сказала, — значит, квартиры у них близнецы. Только у Алексея одна комната, а у Чудаковых две. Значит, и там такие же низкие потолки неопределенного сиренево-белого тона, такие же неясные, серые обои, так же свисают с потолка три лампы на разной длины шнурках, закрытые целлофановыми цилиндрами. Обеденные столы в таких квартирах, покрытые ярким пластиком, обычно стоят на кухне, в близком соседстве с белыми шкафчиками для посуды и продуктов, холодильником и газовой плитой. Аннушка устроила свой «прием» в кабинете Чудакова, где обеденный стол почти вплотную приставлен к письменному, а о том, что тут живет и работает ученый, свидетельствуют только незастекленные стеллажи с непонятными книгами. А почему у окна стоит верстак, трудно даже догадаться. Ах да, Чудаков — экспериментатор, он должен сам придумывать и создавать приборы, с которыми ему приходится работать, или, во всяком случае, хоть модели этих приборов. У Алексея, наверно, только книги…

И хотя с Бахтияровым ей пришлось жить в примитивном финском домике, где было, пожалуй, и хуже, чем здесь, она пожалела Алексея: наверно, скучно жить в такой клетке с низкими потолками, засыпать и просыпаться всегда одному, сидеть за столом одному… Может быть, именно поэтому он и провел почти все эти две недели в институте, даже спал, кажется, у себя в клетушке на четвертом этаже…

Она вдруг пожелала Алексею жену, такую же добрую и бесхитростную, как Аннушка, но неожиданно поймала его взгляд и смутилась. Он смотрел на Нонну недоверчиво, как будто проник в ее мысли.

Коваль взял гитару, чуть тронул струны. Алексей внезапно оживился, попросил:

— Валя, «Поле», пожалуйста!

Аннушка, вернувшаяся из кухни с посудой и столовым прибором, тотчас потребовала свое:

— «Троллейбус», Валечка, «Троллейбус»!

Нонна с улыбкой глядела на широкоплечего, рыжеволосого, веснушчатого великана, ожидая, чем кончится этот спор. Но решил его Чудаков.

— Валентин, «Поле»! — лаконично сказал он.

И Валентин, покорно кивнув, начал сдержанным, но сильным голосом:

Ах, поле, поле, поле,Ах, поле!Что растет на поле?Растет трава, не боле,Растет трава, не боле,Растет трава, не боле.

Коваль пел негромко, как бы проговаривая слова, но голос у него был мощный, драматический баритон, и от этого каждое слово песни становилось все тревожнее и тревожнее, хотя, казалось бы, бесконечные повторы могли навеять только тоску.

А кто идет по полю?Кто идет но полю?Идут по полю людиС примкнутыми штыками…

Валентин небрежно и ловко держал гитару в длинных веснушчатых руках, и она сама, казалось, выговаривала нужные слова.

Аннушка погасила верхний свет и набросила платок на стоявший в углу торшер. И у Нонны сразу даже настроение изменилось, как будто ей предстояло пройти по этому полю, на котором уже лежали мертвые люди…

Михаил Борисович приехал, когда все пели — кроме Нонны, она не знала слов, — другую песню, полную лихой силы. Аннушка впустила Михаила Борисовича, тот вошел, помахал рукой, чтобы продолжали, и присел в уголок. Никогда Нонна не замечала за отцом такой скромности, он любил держаться на переднем плане, а тут словно подчеркивал, что он как все.

После песни сделали перерыв, включили верхний свет, и все вернулись к столу.

Михаил Борисович произнес тост за блестящий успех молодых ученых. Ответил ему Алексей. Потом что-то промямлил Коваль. И опять Нонну удивило: отец, обычно еле притрагивавшийся к рюмке, тут пил наравне со всеми, шутил, шумел, требовал, чтобы Чудаков произнес тост.

Чудаков, уже опрокинувший три или четыре рюмки, отодвинул стул от стола, усмехнувшись, произнес: «В вашу честь, Михаил Борисович!» — взялся одной рукой за спинку стула, другой — за сиденье и вдруг встал на стуле на голову. Нонна испугалась было, что он грохнется прямо на стол, но Аннушка сидела спокойно, видно было, что ей не привыкать.

Постояв на голове, Чудаков встал на ноги, придвинул стул обратно и спокойно налил новую рюмку.

— Видали чудика? — спросил Алексей Нонну.

Коваль нежно улыбался.

Все здесь — поняла Нонна — привыкли к чудачествам Ярослава и любили его, что бы он ни выкинул. Наверно, вот так встать на голову он мог и в лаборатории при удачном окончании опыта, конечно при «своих». Но коллектив обожал своего начальника, а такие «штучки» только забавляли. И Нонна вдруг подумала, что именно с этими людьми ей хочется работать.

Аннушка включила магнитофон. Стол отодвинули в угол, и Аннушка потащила мужа танцевать твист. Алексей сварил кофе по какому-то одному ему известному способу, и кофе действительно показался необыкновенно вкусным. Нонна вдруг обратила внимание на то, что в этой компании каждый умел делать что-то неповторимое, особенное. Алексей был королем кофе. Аннушка в своей вьющейся вокруг ног широкой юбке и белой кофточке, плотно облегающей ее фигурку, отплясывала твист, а Чудаков лениво изображал пресыщенного танцора, которого вовлекала и не могла вовлечь в свою игру Аннушка.

Было неожиданно, что именно Аннушка оказалась королевой твиста. Но так, наверно, и должно было получиться. Худенькая ее фигурка оказалась очень гибкой, а толстые, мягкие губы выглядели совсем негритянскими, и в глазах появился бешеный огонек, от которого каждому становилось тревожно на душе.

Потом Чудаков показывал карточные фокусы и с необыкновенной ловкостью угадывал задуманные зрителями карты. Даже Михаил Борисович тряхнул стариной и принялся гадать всем подряд на кофейной гуще, да так умело, будто и на самом деле изучил всю «черную магию».