Стальная хватка империи - Васильев Сергей Александрович

В действительности все оказалось наоборот. Именно предприятия, управляемые выборными комитетами, почти сразу продемонстрировали редкую склочность при налаживании связей производственной кооперации, а в кризисной обстановке оказались самыми политически неустойчивыми, где всего пара говорунов легко блокировали всю хозяйственную деятельность и превращали производственный процесс в сплошной митинг трудящихся.

– Не краснейте и не кручиньтесь, Сергей Васильевич, – махнул рукой император, – у вас и у Феликса Эдмундовича нет опыта организации рабочего самоуправления, а следовательно, понимания пределов его полезности. Зато теперь вы сможете квалифицированно пояснить некоторым горячим головам, почему выборность начальника не является такой уж хорошей идеей и тем более – панацеей. А то наши умники-африканеры, насмотревшись на военную организацию буров, стремятся внедрить выборность командиров солдатскими комитетами… Расскажите им, как выглядит излишняя увлеченность политическими новациями в нашем, а не в субтропическом климате. Как планируете исправлять ошибки и восстанавливать работоспособность предприятий?

– Дзержинский со своими «инквизиторами» уже выехал на Урал…

– Хм… Ну вот и еще один урок, Сергей Васильевич. Неоправданный либерализм в руководстве всегда заканчивается террором со стороны управляющих, желающих вернуть контроль над ситуацией, или со стороны управляемых, стремящихся избавиться от любых рудиментов контроля. Я полностью разделяю вашу стратегию. Чтобы погасить в зародыше русский бунт, бессмысленный и беспощадный, действующая власть должна стать радикальнее самих революционеров.

Но даже в этом случае следует помнить: недовольные будут всегда. «Дайте человеку необходимое, и он захочет удобств. Обеспечьте его удобствами – он будет стремиться к роскоши. Осыпьте его роскошью – он начнет вздыхать по изысканному. Позвольте ему получать изысканное, и он возжаждет безумств. Одарите его всем, что он пожелает, и он будет жаловаться, что его обманули и что он получил совсем не то, что хотел»[50]. Но довольно об этом. Что в Петербурге?

– Как сообщает Ратаев, вопрос о слиянии партии социалистов-революционеров с социал-демократами для совместных террористических действий продвигается вперед быстрыми шагами. Положение становится день ото дня серьезнее и опаснее[51].

– Парвус?

– Да, а также Гершуни и Макдональд… Сегодня должно состояться очередное совещание, и велика вероятность, что стороны договорятся по всем вопросам.

– В таком случае и мы тянуть больше не будем. Передайте Лаврову: пусть сегодня же от имени адмирала Хау шлет условный сигнал Петербургскому ревкому о прорыве британской эскадры в Финский залив. Надеюсь, наш Цифирный комитет и лично Эрнст Феттерлейн[52] не напрасно корпели над расшифровкой телеграфной переписки английских резидентов…

Император проводил Зубатова до самого выхода из здания Сената. Такой шаг мог трактоваться как знак исключительного благоволения, и Сергей Васильевич чувствовал себя польщенным. В действительности монарху просто захотелось выйти из душного кабинета и пройтись по брусчатке Кремля, проинспектировав собственные мысли, похожие на солдат перед атакой в ожидании приказа.

Никто из его подчиненных, благожелателей и врагов во всем этом новом для него старом мире не мог даже догадаться, каким образом он собирается использовать каждого из них и какая конфигурация выстроится на шахматной доске в ближайшее время. Использовать… Такая формулировка ничуть не смущала императора. Политика не место для «сердечных согласий», особенно в России начала XX века, где экономические противоречия настолько тесно переплетены с национальными и социальными, что становится неважно, на какую клавишу политического музыкального инструмента нажимать: все равно будут затронуты все струны. Важно, чтобы звучал гармонично.

«Та-а-ак, что у нас на повестке дня. Зубатов немного взбодрился, а то после откровенного провала эксперимента с рабочим самоуправлением ходил как тень». Император опасался, не задумал ли Сергей Васильевич что-нибудь суицидальное. А ведь предупреждал, увещевал, но не мог рассказать, что все это уже видел, трогал руками и даже разгребал революционные авгиевы конюшни… Как же давно это было…

Прошлая жизнь. 1918 гол

Александр Шляпников, «товарищ по несчастью», отправленный Лениным вместе со Сталиным в Царицын с твердым наказом без хлеба для голодающего Петрограда не возвращаться, пихнул перед собой изрядно помятого мужичонку, а сам устало сполз по стене и прикрыл лицо поношенным картузом.

– Все! Больше никого не нашел. Цеха пустые. Станочный парк разграблен.

Сталин выругался, пнул со злости обломок кирпича и, схватив мужичка за шиворот, прошипел с сильным кавказским акцентом:

– Кто таков, что тут делаешь?

Мужичонка икнул, выбросив в сторону Сталина шлейф сивушного перегара, со второго раза собрал в кучку расфокусированное зрение и довольно бодро, хоть и заплетающимся языком, ответил:

– Ларин Илья, уполномоченный завкома железнодорожных мастерских, направлен товарищем Зайцевым для организации товарного обмена…

– Какой Зайцев? Какой обмен? У нас хлеб! Нам нужны паровозы, вагоны! Нужны ремонтники! Где все? Почему мастерские не работают?

Завкомовец еще раз икнул, опасливо посмотрел на стоящих рядом со Сталиным красноармейцев, но откуда-то изнутри в нем начал подниматься революционный пролетарский протест от такого бесцеремонного отношения.

– А в чем, собственно, дело? Кто вы такие? Что тут рас-команд овались?

Шляпников сунул под нос оскорбленному гегемону ленинский мандат и повторил с железом в голосе:

– Где администрация? Почему не работают мастерские? Кто отвечает за ремонт подвижного состава?

Мужичок бухнулся на битый кирпич и, перейдя из вертикали в полугоризонталь, почувствовал себя более уверенно.

– Значит так, товарищи из Петрограда. Завком принял решение на этой неделе не работать!

– Как не работать?! Почему?! – буквально взорвался Сталин.

– А ты на глотку меня не бери, – совсем освоился в обстановке Ларин, – мы еще не таких видали! Сейчас не царское время! Трудовой коллектив решил не работать – и баста! Раньше нас все эксплуатировали, а теперь мы сами принимаем решения.

Шляпников зло сплюнул вязкую слюну и вопросительно посмотрел на Сталина.

Сталин окаменел. Завкомовец слово в слово повторил его мысли, которыми он успокаивал себя во время поездки по заснеженному полумертвому Петрограду. «Стало быть, так тоже можно трактовать свободу трудящихся? Вот такое, значит, „светлое будущее“? Ах ты, сын ишака!»

И чувствуя, как из груди поднимается в голову горячая волна гнева, Сталин развел руками и буквально шепотом произнес, стараясь не глядеть на икающего гегемона:

– Ну а что поделаешь, товарищ Шляпников? Если пролетариат решил отдыхать, так тому и быть! Не можем же мы идти против воли трудящихся, не правда ли, товарищ Ларин?

Пьяненький завкомовец послушно начал кивать головой с такой интенсивностью, что, казалось, шея не выдержит заданной амплитуды.

– А что, товарищ Ларин, не прогуляться ли нам тут недалеко?

– Куда? – заинтригованно встрепенулся Ларин.

– Да вот, к ближайшей стеночке, где мы шлепнем тебя и весь твой завком за саботаж и вредительство делу пролетарской революции…

С последними словами красноармейцы синхронно подхватили обмякшего завкомовца, пытавшегося схватить наркома за рукав, но Сталин уже шел прочь, шепча под нос что-то о сознательных трудящихся, которым надо только отдать заводы, а дальше они уже сами все правильно отрегулируют и рождение царства труда станет просто неизбежным…

Император не заметил, что давно сошел с брусчатки и брел неприкаянно по покрытому свежей зеленью газону под изумленными взглядами охраны. Виновато улыбнувшись, он вернулся на привычную «тропу». Удивительная штука – человеческая память. Она позволяет забыть, что делал утром, но бережно, в мельчайших деталях хранит все, что происходило полвека тому назад… «Так, стоп! Хватит копаться в прошлом, оно уже никогда не будет прежним будущим! Надо еще раз проверить диспозиции в настоящем».