Избранное - Кэндзабуро Оэ

— Так что печалиться по поводу бегства солдата, если б, конечно, не случилось то, что случилось, особой нужды нет. К тому же, солдат умер, не пойманный Свободными мореплавателями, и, значит, действовал до конца так, как задумал…

Сказав это, Инаго улыбнулась покрасневшими глазами, заметив внимательный взгляд Исана, обращенный к ее груди. Это была ее первая улыбка с тех пор, как бежал бывший солдат. Даже подбадривая Дзина, она до сих пор ни разу не улыбнулась.

Глава 16

ВСПЫШКА ЧУВСТВЕННОСТИ (1)

Поздно ночью Дзин, не издавший ни стона с тех пор, как заболел ветрянкой, вдруг жалобно заплакал, как будто почувствовав, что его страдания достигли высшей точки. Вытянув в темноте белые, в бинтах ручки, он изо всех сил двигал ими, стараясь ухватиться за что-то невидимое. Исана наблюдал за ним в мерцании лунного света, проникавшего через окно с незакрытыми ставнями. Наконец Инаго, спавшая рядом с Дзином, приподнялась — верхняя часть ее тела была обнажена, как и утром, когда они загорали, — взяла в свои ладони все еще двигающиеся ручки ребенка и в порыве нежности прижала их к груди. На следующее утро сыпь на теле Дзина побледнела и стала пропадать. Как только проснулся, он тихо сказал:

— Это дрозд.

— Ой, Дзин, ты уже у нас здоров, — бодрым голосом откликнулась Инаго, и Исана, услыхав ее слова, испытал огромную радость.

Пока Инаго поднимала Дзина и водила его в уборную, Исана стоял у окна и смотрел на утреннее море. Небо и море были подернуты фиолетовой дымкой и лишь чуть поблескивали. Заросли кустов на утесе, которым заканчивался мыс, были сочно-зелеными, но и над ними еще висела дымка. Исана рассеянно смотрел на эту дымку, и его воображение рисовало в кустах и расселинах скалы бесчисленных дроздов, сидевших, нахохлившись, распушив хвосты. Привлеченный тихим смехом Дзина, Исана обернулся: Инаго, раздев его, положила на солнце и нежно водила пальцем по его телу, точно двигаясь по лабиринту бесчисленных, но уже начавших исчезать крапинок сыпи.

— Наверно, уже можно возвращаться в Токио?

— Нет, как бы не содрать нарывы. Лучше ему побыть здесь еще денька два, — ответила Инаго. — Чувствую, что в Токио ничего хорошего нас не ждет…

Она сказала это мрачно, но весь ее вид со сведенными коленями и прямой спиной был точно вызовом чему-то сильному и страшному; она быстро надела кофту и застегнула пуговицы. Потом выбежала из комнаты приготовить Дзину еду. Исана смотрел на Дзина, продолжающего греться на солнце, но ребенок теперь не только не смеялся, но даже закрыл глаза, такая его охватила слабость. И все-таки, чтобы порадовать отца, он спокойно сообщил, не открывая глаз, в которые било солнце:

— Это сибирский дрозд. Это японский дрозд.

По мере того как Дзин говорил, Исана тоже начали слышаться бесчисленные птичьи голоса. Возвратившаяся к Дзину острота слуха, казалось, приманила в безмолвие, окружавшее их дом, множество птиц.

Инаго, вся светившаяся радостью, принесла неизменные макароны, политые консервированным соусом. И Дзин спокойно и размеренно съел огромную порцию — Исана ни разу не видел, чтобы он съедал столько макарон. Потом он выпил так же много воды. Инаго вытерла его вспотевшее тельце, и он снова лег на матрас, который, пока он ел, просушили на солнце. Дзин удовлетворенно вздохнул и, улыбнувшись, посмотрел поочередно на Инаго и Исана. Он снова услышал голоса множества птиц и сообщил:

— Это синий соловей… Это сэндайский соловей.

Потом он заснул глубоким здоровым сном, совсем другим, чем был его сон со вчерашнего вечера до сегодняшнего утра…

— Дзин в самом деле замечательно знает птиц, — восхищенно сказала Инаго.

В ее тоне слышалось искреннее благоговение, что можно было объяснить и усталостью после напряжения, и просто голодом, но в нем содержалось сверх того и еще что-то. Чувство голода, который испытывал Исана, помогло ему глубже проникнуть в смысл сказанных ею слов. Оставив спящего Дзина, они вдвоем спустились вниз, приготовили еду и, сидя на кусках лавы, поели. Потом они, как и вчера, пошли позагорать, но так как солнце припекало сильнее вчерашнего, облили друг друга водой с головы до ног. Чтобы не разбудить Дзина, они не проронили ни слова. Покрытая легким загаром блестящая, упругая кожа Инаго, казалось, радостно поглощает солнечные лучи, а кожа Исана, замуровавшего себя в убежище, стала красной от ожогов и вздулась волдырями. Подставлять солнцу обожженные вчера места было больно, но эта боль не была безрадостной.

Они лежали на земле, и ветер с моря, плеска которого не было слышно, доносил до них пылинки соли. Сам ветер был сухим. К трем часам, хотя они без конца обливались водой, солнце стало припекать так сильно, что даже Инаго, не говоря уж об Исана, сдалась. Их лица обгорели и стали багровыми, как плоды дикого персика. В конце концов они вынуждены были войти в барак, чтобы немного остыть. Сидя в полутемном бараке и вдыхая пот друг друга, они вдруг уловили еще один, новый смысл того, что укрылись в бараке. И все более запутывавшийся узел их чувств одним махом разрубила Инаго, сказав:

— Может, переспим?

— Да, — ответил Исана с признательностью застенчивого человека.

Сверкнув белками широко раскрытых глаз, Инаго накинула на голову полотенце и выбежала из барака посмотреть, что делает Дзин.

«Может, переспим», улыбнулся замешкавшийся Исана. Это не была самодовольная улыбка, но все же он сразу перестал улыбаться, забеспокоившись: а вдруг ничего не получится? Он уже так давно не знал женщины.

— Дзин хорошо поспал. С тех пор, как он заболел ветрянкой, он почти совсем не спал, — сказала, вбегая, запыхавшаяся Инаго. Девушка разделась, и Исана увидел, какая она соблазнительно стройная.

— Я давно не знал женщины, и в первый раз у нас, наверно, ничего не получится. Но потом все будет в порядке.

На лице Инаго появилось какое-то неопределенное выражение, и Исана стало стыдно своих оправданий…

— Вот видишь… — сказал Исана.

— Что видишь? Мне было очень хорошо, — ответила Инаго.

— Правда? А я подумал…

Инаго, потупившись, тихо засмеялась. Исана грустно улыбнулся. Прижавшись снова к ее телу, покрытому капельками пота, он понял: лучшее, что приносит физическая близость, это ощущение родства двух людей.

— Ты говоришь «хорошо». В этом слове заключен слишком общий смысл, — заговорил Исана.

Широко открытые глаза Инаго, когда она откинула голову, до этого прижатую к его груди, были затуманены. Видимо, она старалась соотнести слова Исана с тем, что она внутренне ощущала.

— Возможно… — сказала она, пристально глядя на Исана, все так же откинув голову.

— Может быть, у тебя такого раньше вообще не было?

— Нет, почему же…

— Наверно, было, но не по-настоящему.

— Наверно, — рассеянно сказала Инаго. — Какой вы все-таки внимательный. Казалось бы, вам какое дело?

— Ты не права. Это касается обоих. Как ты могла спать с солдатом, думая, что ему нет до этого никакого дела?

Инаго молчала. Наклонив голову, Исана увидел в ее глазах слезы.

— Противно… Противно делается, когда вспоминаю, как обманывала солдата, — сказала Инаго дрожащим голосом, в котором были слезы. — Но он так старался, что я не могла не обманывать его, а на самом деле ничего не было. Противно…

Инаго всхлипывала. Снова взглянув на нее, Исана прочел в ее глазах, вымытых слезами, желание…

…В тот день они заснули, тесно прижавшись друг к другу. Они спали в одной комнате с Дзином, Исана чувствовал, что между ними возникла прочная близость.

Хотя кризис миновал, болезнь Дзина не позволяла еще дня три-четыре везти его поездом в Токио. Поэтому Исана и Инаго вынуждены были оставаться на месте; они любовались деревьями и кустами, мечтали, лежа на солнцепеке, предавались ласкам. Они собирали и ели спелые плоды дикого персика. Налив в ведро свежей воды и поставив его в прохладное место, они насыпали туда персики и охлаждали. Инаго поражалась и веселилась, глядя, как серьезно и обстоятельно Исана ест плоды дикого дерева.

Обращаясь к душам деревьев и душам китов, Исана размышлял о двух вещах. Одной из них была смерть. Он боялся, что его близость с Инаго, которая, как он надеялся, будет расти, неожиданно прекратится — он теперь эгоистично боялся смерти. И в его мозгу, воспаленном жаром и любовью, воскресали вызванные страхом смерти слова Харис биайос [14] смерти, почерпнутые из давних занятий древними языками. Раньше Исана уже говорил Такаки, и говорил именно то, что думал: я о удовольствием приму смерть; другой радости у меня, укрывшегося в убежище, нет и быть не может… Но теперь у него действительно появилось предчувствие, что он, бессильный, будет застигнут Харис биайос смерти. Это предчувствие возникло в связи с насильственной смертью Короткого и бывшего солдата сил самообороны. Это предчувствие питалось страхом, что его неожиданно уничтожат как раз в тот момент, когда он в качестве учителя будет вести занятия чувственного возрождения. Если бы мне удалось по-настоящему воскресить эту девчонку, — взывал Исана к душам деревьев и душам китов, с досадой сознавая свое бессилие. О Дзине он совсем перестал думать…