Том 12. Лорд Дройтвич и другие - Пэлем Вудхауз

Меньше всего Пилкингтона интересовали шансы «Розы». Он пришел просить о любезности, добиться, по возможности, отказа и сразу же уйти. Ему пришло в голову, что если просьбу заменить резким требованием, то, пожалуй, ему и удастся сэкономить тысчонку долларов.

— Мне нужна завтра после спектакля сцена! — бесцеремонно бросил он. — Хочу устроить ужин для всей труппы.

И печально увидел, что Гобл любезно закивал.

— Ну конечно, конечно! Пожалуйста! — Взяв Пилкингтона под локоть, Гобл увлек его в глубь сцены. — А теперь послушай-ка, — понизил он голос до конфиденциального полушепота, — я хочу с тобой потолковать. Но только — ни гу-гу! Так вот, лично я считаю, спектакль в Нью-Йорке и месяца не продержится. Чего-то ему недостает, понимаешь…

С жаром, изумившим менеджера, Пилкингтон воскликнул:

— Вполне с тобой согласен! Вот если б ты оставил спектакль в первоначальном варианте…

— Теперь поздно об этом жалеть, — вздохнул мистер Гобл, осознавая, что звезда его удачи в зените. На минутку он совсем запамятовал, что Пилкингтон — автор. — Теперь уж придется выкручиваться, с чем есть. Но, видишь ли, Отис, ты славный малый. Я не хочу, чтобы ты ходил да рассказывал, как я подвел тебя. Бизнес, конечно, так не делается, но мне жалко, что на тебя свалится такой удар, а потому я готов выкупить твою долю акций. Может, мюзикл на гастролях хоть как-то окупится. Вряд ли, конечно, но хиленький шансишка есть. Пожалуй, рискну. Я, наверное, сам себя граблю, но я дам тебе пятнадцать тысяч за твою долю акций, если пожелаешь продать.

Рядом раздался ненавистный голос.

— А я делаю тебе предложение получше. — Конечно же, влез Уолли. — Продай мне свои акции за три доллара наличными, а я подброшу тебе еще подтяжки и брошюру Ингерсола.[56] Идет?

— Ну кто тебя просит влезать? — бросил на него злобный взгляд мистер Гобл.

— Совесть! Старая добрая совесть! Я не могу смотреть на избиение младенцев. Почему бы тебе не подождать, пока он умрет? Тогда и сдирай с бедняги шкуру. — Уолли повернулся к Пилкингтону. — Разве ты не видишь, что спектакль — самый громкий за последние годы? Ты же понимаешь, этот Джесси Джеймс[57] и цента тебе не предложил бы, не будь он уверен, что состояние наживет. Ты что, думаешь, будто…

— Для меня несущественно, — надменно перебил Отис, — что предлагает мистер Гобл. Я уже продал свою долю акций.

— Что! — завопил Гобл.

— Когда? — закричал Уолли.

— Когда шли гастрольные спектакли, — отвечал Пилкингтон. — Юристу, действующему от имени неизвестного мне клиента.

В молчание, павшее за этим откровением, вторгся новый голос:

— Я хотела бы, мистер Гобл, поговорить с вами минутку. Джилл, никем не замеченная, присоединилась к группе. Мистер Гобл сердито оглянулся на нее, она спокойно встретила его взгляд.

— Я занят! — рявкнул он. — Завтра приходите!

— Я бы предпочла сегодня.

— О-о! Вы бы предпочли! — Мистер Гобл безнадежным жестом вскинул руки, словно призывая небеса в свидетели — как же допекают тут, на земле, доброго человека.

— Насчет этого. — Джилл протянула бумагу. — Я нашла письмо в ящике, когда выходила.

— И что это?

— Похоже на уведомление об увольнении.

— Да, — буркнул мистер Гобл, — оно самое и есть.

— Ты хочешь сказать?.. — воскликнул Уолли.

— Вот именно, — набросился на него менеджер, ликуя, что обыграл наконец этого типа. — Я согласился, чтобы она играла премьеру в Нью-Йорке. Она ее сыграла, так? А теперь пусть убирается. Она мне не нужна. Я бы не оставил ее в труппе, даже если б мне приплатили. Она — склочница! Вечно затевает скандалы. Так что пусть убирается!

— Я бы предпочла не уходить, — сказала Джилл. Слова ее привели мистера Гобла в ярость.

— Ах, вы бы предпочли! А при чем тут ваши предпочтения?

— Совсем забыла сказать вам, — отвечала она. — Теперь этот спектакль принадлежит мне.

Челюсть у мистера Гобла отвисла. Он снова взметнул руки, да так и застыл, похожий на семафор. Сегодня вечером удары обрушивались на него один за другим.

— Что? — выдавил он.

— Шоу принадлежит мне, — повторила Джилл. — А это, конечно, дает мне право сказать, что я предпочитаю.

Воцарилась тишина. Мистер Гобл, у которого что-то случилось с голосовыми связками, сглотнул два раза. Уолли с Пилкингтоном молча глядели в пространство. В глубине сцены припозднившийся рабочий, собираясь, насвистывал припев популярной песенки, уж как ему удавалось.

— Что вы имеете в виду? — наконец пробулькал мистер Гобл. — Как это вам?

— Я купила его.

— Купили?

— Я купила долю мистера Пилкингтона через юриста за десять тысяч долларов.

— А где это вы раздобыли десять тысяч? — На мистера Гобла внезапно снизошло озарение. Ему все стало ясно. — А, черт подери! — завопил он. — Я мог бы и догадаться, что за вами стоит мужчина! Вы ни за что не вели бы себя так нахально, если бы какой-то тип не оплачивал ваши счета! Да-а, из всех…

Он резко умолк, не потому что высказал все, что хотел, — наоборот, он затронул лишь самый краешек темы, а потому что в этот момент кулак Уолли ткнул его неподалеку от третьей пуговицы жилета, выбив из него дыхание.

— Тихо! — тоже тихо произнес Уолли, и повернулся к Джилл.

— Джилл, вы не скажете мне, откуда вы достали десять тысяч долларов?

— Конечно, скажу. Их мне дядя Крис прислал. Помните, вы отдали мне от него письмо в Рочестере? В конверте был чек.

Уолли смотрел на нее.

— Ваш дядя! Но у него же нет денег!

— Ну, наверное, где-то раздобыл.

— Как это он умудрился?

Внезапно дар речи прорезался у Отиса Пилкингтона. Он издал не то фырканье, не то вопль. Ошеломленный сведениями о том, что именно Джилл купила его долю, разум его опомнился не сразу, но, опомнившись, заработал с необычной для него скоростью. Слушая беседу, Отис усиленно соображал, и ему открылось все.

— Это мошенничество! — пронзительно заголосил он. — Преднамеренное мошенничество! — Очки в черепаховой оправе метали искры. — Меня одурачили! Оболванили! Ограбили!

Джилл смотрела на него, широко раскрыв глаза.

— О чем вы говорите?

— Вы сами знаете!

— Разумеется, нет! Вы же хотели продать свою долю.

— Я не про это! Вы знаете, про что я! Меня ограбили! Уолли перехватил его руку, когда та взметнулась вверх, оставив далеко за флагом аналогичный жест мистера Гобла. Сейчас мистер Гобл прислонился к асбестовому занавесу, пытаясь опомниться.

— Не дури! — резко прикрикнул Уолли. — Подумай сам! Ты прекрасно знаешь, что мисс Маринер не станет мошенничать.

— Ну, она, может, в этом и не участвовала, — уступил мистер Пилкингтон. — Но этот ее дядя надул меня на десять тысяч! Сладкоречивый старый мошенник!

— Не смейте говорить так про дядю Криса! — сверкая глазами, крикнула Джилл. — Объясните толком, в чем дело!

— Вперед, Пилкингтон! — мрачно подтолкнул его Уолли. — Давай послушаем, какие у тебя основания. Выдай хоть пару связных слов.

Мистер Гобл пополнил наконец воздухом свои опустошенные легкие.

— Если вы спросите меня… — заикнулся было он.

— Не спросим, — перебил его Уолли. — Ты тут совершенно ни при чем. Ну, — повернулся он к Отису, — ждем объяснений.

Мистер Пилкингтон сглотнул. Подобно большинству не очень умных людей, ставших жертвой волков нашего мира, он не хотел признаваться, что его облапошили. Куда приятней выглядеть проницательным молодым человеком, который соображает, что к чему, и ловко проворачивает свои дела.

— Майор Сэлби, — начал он, поправляя очки, которые от сильных чувств соскользнули ему на самый кончик носа, — пришел ко мне несколько недель назад и предложил организовать компанию, чтобы мисс Маринер стала кинозвездой.

— Что! — воскликнула Джилл.

— Да, кинозвездой, — повторил мистер Пилкингтон. — Он спросил, не желаю ли я вложить в это капитал. Я все тщательно продумал и решил, что проект мне нравится. Я… — Мистер Пилкингтон сглотнул снова, — я дал ему чек на десять тысяч долларов.

— Вот это да! — захохотал мистер Гобл, но, поймав взгляд Уолли, утих снова.

Пальцы мистера Пилкингтона суетливо метнулись к очкам.

— Я поступил глупо, — закричал он, — но когда эти самые десять тысяч возвращаются ко мне в обмен на… на… Нет, мои же собственные деньги… и ими же мне платят.

И мистер Пилкингтон снова утратил дар речи.

Сердце у Джилл похолодело. Ни на минутку не усомнилась она в правдивости этих слов. Вплетенное в каждую нить ткани, четко проступало фирменное клеймо дяди Криса. Действовал дядя, конечно же, именно так, как сказал Пилкингтон. Что говорить, здесь та же проказливость, та же бесцеремонность, то же трогательное желание сделать ей добро за счет другого, какие побудили его — если эти поступки поддаются сравнению — сплавить Джилл злополучному мистеру Маринеру под видом богатой девушки.