Паутина - Весела Костадинова

ребёнок. Да, теперь вся ответственность за эту новую жизнь лежала на мне. Но чувств — тех, о которых все говорили, которые должны были захлестнуть меня с головой — их не было.

Макс заметил что-то в моём взгляде, нахмурился и, осторожно протягивая мне девочку, сказал:

— Лиа, её нужно покормить.

— Да, — согласилась я вяло.

На тренингах нам показывали, как правильно прикладывать ребёнка к груди, объясняли, что делать, если что-то не получается. Я знала теорию, но реальность… Реальность была совсем другой.

Я поймала себя на том, что меня смущает присутствие Максимилиана. Хотелось, чтобы он вышел, чтобы остаться наедине с этим странным, крошечным существом, которое теперь было частью меня.

— Лиа?

— Макс, выйди, пожалуйста. Мне нужно покормить ее, — мне стыдно было посмотреть ему в глаза.

— Хорошо, — после недолгой паузы согласился он. — Маму… позвать?

— Нет, — я смотрела на дочь, которая чуть приоткрыла глаза-щелочки. — Я, наверное, справлюсь….

— Разреши помочь тебе, — Макс положил руку на меня поверх простыни, которой я была укрыта. — Лиа… я не причиню вреда ни тебе, ни ей….

— Я знаю… — прошептала и наконец подняла на него взгляд, полный боли. — Знаю… Макс, прости меня.

Он едва заметно улыбнулся и, наклонившись, мягко поцеловал меня в висок.

— Всё хорошо, — сказал он, и в этих словах было столько силы, столько обещания. — Всё хорошо. Ты в безопасности, Лиа… И ты, и она.

Я сжала губы, удерживая внезапную волну эмоций.

— Покорми её, ладно? — добавил он чуть тише. — Я просто отойду к окну. Не буду смотреть… Хорошо, девочка моя?

Он и правда отошел, отвернувшись ко мне спиной. И даже когда я вскрикнула от неожиданности, когда девочка жадно припала к груди, он лишь дернулся, но не обернулся.

— Макс, — я смотрела на ребенка, но мысли мои блуждали далеко, — что хотел вчера Роменский?

Спина Максимилиана тут же напряглась.

— Приходил говорить со мной о тебе, — глухо ответил Максимилиан, не оборачиваясь. — Угрожал…

— Что?

— Лиана, — наконец произнёс он, — его отец имеет влияние в Москве. И связи. В том числе в правительственных кругах.

— И? — я чувствовала, как в груди нарастает тревога.

— Роменский знает, на что давить, — голос Макса стал твёрже, будто он заранее готовился к этой фразе.

Я не знала, что сказать. В комнате вдруг стало душно, несмотря на прохладу.

Максимилиан не двигался, но я видела, как напряжённо ходят желваки на его скуле. Он не хотел говорить мне всего, но я знала — дело серьёзное. И, скорее всего, хуже, чем я могла себе представить.

— Чего он хочет? — наконец, спросила я.

— Чтобы я отпустил тебя, — его голос был ровным, почти спокойным, но в этой кажущейся сдержанности чувствовалась сталь. — Но этого не будет. Я не подпущу его ни к тебе, ни к малышке. Поверь, у меня есть чем ему ответить.

У меня защипало в носу.

— Зачем я ему, Макс?

— Он ненормальный, Лиа. Это не оскорбление, это диагноз. Настолько ненормальный, что не видит никаких границ.

Девочка, наконец, наелась и мирно уснула у меня на груди.

— Кто сказал тебе о вчерашнем? — спросил Макс, осторожно оборачиваясь к нам.

— Марина, — не видела смысла скрывать. — Она сказала, что вы едва не подрались. И что он звал меня, когда его выводили…

— Больше она тебе ничего не сказала? — насмешливо улыбнулся он.

— Да нет, — я невольно ответила на улыбку. — Хотела что-то, но не успела. Малышка решила, что пора знакомиться с миром.

— Сильная девочка, — он навалился спиной на подоконник. — У Марины приехал отец и забирает ее в Москву.

— Что? — подняла я голову. — Но ведь… ей здесь нравится. Она так изменилась….

— Лиана, Центр — не клиника. Если семья решает — не нам в это влезать. Мать ее тоже против, но это — чисто семейное дело. Наверное, об этом она и хотела сообщить.

Я молча пожала плечами, радуясь, что никто не давит на меня. Макс был рядом и от одного осознания этого на душе становилось легче, светлее.

— Макс, — позвала я его, вырывая из власти мыслей.

— М?

— Поцелуй меня, — вдруг вырвалось само по себе.

Брови Максимилиана взметнулись вверх от удивления. На мгновение он замер, словно не поверив ушам, потом улыбнулся и шагнул к кровати. Присел рядом со мной, глядя на девочку.

— Она очень красива, Лиа…. Как назовешь ее?

— Беата, — подумав, ответила я.

— Необычно. Видимо у вас это семейное, да? Лиана, Клара, Тереза…. Беата.

— Да, — я тоже невольно улыбнулась, осторожно посмотрев на него. И внезапно увидела небольшой синяк на скуле. Нахмурилась. Осторожно задела его смуглую щеку. — Это…. Он?

— Да, — синие глаза потемнели, губы поймали мою ладонь, поцеловали жадно, не в силах сдержать своего желания. — Не страшно, Лиана.

Очень медленно, очень деликатно он наклонился ближе, останавливаясь в нескольких миллиметрах от меня, так, что я почувствовала дыхание на своих губах. Он не торопился, позволяя мне отступить в любой момент, но я отступать не хотела. И когда его губы коснулись моих, сначала осторожно, потом чуть требовательнее, жаднее, не отпрянула. Напротив, постаралась расслабиться, почувствовать… и на долю секунды мне показалось, что что-то шевельнулось внутри. Что-то трепетное, пугливое и волнующее.

А потом мне резко стало неприятно. Нет, Макса я не оттолкнула, он сам понял все. Отстранился, тяжело дыша, прижался своим лбом к моему.

— Все будет, девочка, все будет хорошо, — шептал он. — Скоро мы все исправим. Уже совсем скоро…. Ты — моя, Лиана. Только моя.

По моим щекам катились слезы.

34

Телефон звонил около самого уха, пока я с трудом не открыла глаза. В первое мгновение даже не смогла понять, что происходит — за последние шесть недель моя жизнь превратилась в сплошной хоровод из кормежки, ухода, укачивания, криков и бессонных ночей.

Подняла голову и застонала от боли в шее, понимая, что уснула прямо за отцовским столом. Быстро глянула на часы — начало одинадцатого вечера. Ого! Я проспала целых два часа! Два часа сна!

А потом меня накрыл страх, почти панический ужас: что с Беатой? Поему она не плачет? Почему дала мне эти два часа отдыха?

Нет…. Опустилась на отцовское кресло. Все в порядке — девочка просто спала, наевшись. Моего молока перестало хватать ей на второй неделе, пришлось вводить докорм. А сейчас молоко и вовсе пропало, поэтому я кормила ее смесью. К дочери не испытывала особых чувств, кроме, пожалуй, страха за ее жизнь. Смотрела в ее округлившееся, похорошевшее личико, но не с умилением, а выискивая в них черты того, кого ненавидела всем сердцем. К счастью,