Гулящая - Панас Мирный

- Умора с этим панычом! - захохотала Марья. А из комнат доносился смех Пистины Ивановны.

- Ох, ну его совсем! Вот чудак! Надо же такое придумать: позвать Христю с Марьей оценивать игру.

- Чудак-то он чудак, а ты гляди в оба, а то как бы эти чудачества не довели до слез...- мрачно произнес Антон Петрович.

- Кого? - спросила Пистина Ивановна.

- Тебе лучше знать, кого! - ответил Антон Петрович.

Пистина Ивановна только губы надула.

- Еще что выдумал!..- зевнув, сказала она.

Скоро все улеглись спать; лег и Григорий Петрович, хотя спать ему еще не хотелось. Но что же делать? У него сегодня было столько впечатлений: другого такого вечера он не запомнит. И восхитительная игра Довбни, и его прямые и грубые речи с их неприкрытой голой правдой, и разговор с прислугой, и красота Христи, которой он раньше не замечал,- все, как живое, вставало перед его глазами, кружилось перед ним в непроглядной ночной темноте... Он и сам не знает почему - рядом с Христей все вертелась попадья, миниатюрная, хрупкая, с веселыми голубыми глазами. Они почему-то все гонялись друг за дружкой, все старались опередить друг дружку, словно соперничали, состязались за первое место... Сердце у него неистово билось! Горячая кровь, струясь по жилам, ударяла в голову, роями поднимая мысли, наполняя сердце тихою отрадой, неизъяснимо сладкой надеждой... "Та - уже распустившийся, пышный, но лишенный аромата цветок, а эта чистая, словно струйка воды ключевой...- думалось ему.- Кто же первый напьется ее?" Ему было душно; дыхание стало горячим, прерывистым, во рту сохло... Он все ворочался с боку на бок.

А тем временем в кухне на печи слышалось шушуканье.

- Какой он красивый и вежливый! Не сравнить с тем, который на скрипке играет,- как колокольчик, тихо звенит молодой голос.

- И ты бы полюбила такого? - спрашивает хриплый.

- Ну, уже и полюбила! - укоризненно звенит молодой.

- Да ты не скрывай; думаешь, не видно, что и у тебя сердечко забило тревогу! - гудит хриплый.

- Еще как забило!..- И звонкий смех раздался в темноте.

7

- Дома? - спросил Проценко на следующий день вечером у поповой служанки, синеносой Педори, входя с Довбней в кухню.

- А где же им быть-то, как не дома? - неприветливо ответила та грубым, гнусавым голосом.- К вам хотела посылать! - прибавила она еще грубее.

Довбня вытаращил на Педорю глаза: откуда, мол, взялась такая языкастая?

Тем временем попадья, услышав знакомый голос, весело откликнулась из комнаты:

- Нет дома! Нет дома!

- А где же барыня? - пошутил Проценко, входя в комнату.

- Господи! И не грех вам?..- начала было попадья, но увидев Довбню, сразу осеклась.

- Не браните меня, Наталья Николаевна,- начал Проценко.- Я привел к вам моего хорошего знакомого, Луку Федоровича Довбню. Помните, я вам как-то давно рассказывал о нем.

- Очень рада...- краснея, промолвила попадья и подала Довбне руку.

- Тот черт, что в болоте водится,- шутя отрекомендовался Довбня, так пожав ей маленькую ручку, что слиплись нежные пальчики.

- А отец Николай дома? - спросил Проценко, ища глазами, куда бы присесть.

Быстрые глаза попадьи сразу это заметили.

- Отца Николая пригласили на крестины,- ответила она и бросилась в другую комнату за стулом.

Довбня стал осматриваться. В углу комнаты около маленького столика стояло только два стула, на столе самовар напевал унылую песню. Давно уже не видал он ни тряпки, ни кирпича, ни золы: его грязные бока были покрыты зелеными потеками, кран свернулся набок, вода из него капала прямо на стол; в стороне стояло два стакана: в одном стыл недопитый чай, в другом дымилась какая-то бурая жидкость; из открытого чайника поднимался пар. Видно, не смотрел за всем этим хозяйский глаз. Да и вся комната имела заброшенный вид: стены голые, облупившиеся; пол давно не метен, под ногами валяются объедки, кости, хлебные крошки и шелуха от семечек... В другом углу стоял ободранный диван, словно горбатый нищий пристроился у стены отдохнуть... Всюду бросались в глаза бедность и нищета.

Пока Довбня осматривал это убожество, из другой комнаты появилась Наталья Николаевна со стулом.

- Это вы мне несете? - остановил ее Довбня, перехватывая у нее стул.Напрасно беспокоились: я и на полу могу посидеть!

Наталья Николаевна не знала, как понять эти слова Довбни: то ли он над их нищетой смеется, то ли над беспорядком в доме. От стыда она покраснела до ушей. А тут еще Педоря подлила масла в огонь: с грохотом растворив дверь, она ввалилась в комнату и, наступив Довбне на ногу, бросилась к самовару.

- Смотри, ноги отдавишь! - крикнул Довбня.

- Что у меня, глаза там? - мрачно ответила та, принимая самовар.

- Педоря! - крикнула попадья.- Куда же ты убираешь самовар?

- Разве не надо подогревать? Каким же чертом гостей поить? Там уж воды нету! - сурово возразила она попадье.

- Педоря! - топнув ногой, крикнула попадья.- Сколько раз я тебя просила: не чертыхайся ты хоть при людях!

- Да чем же, в самом деле, гостей будете поить? Помоями? Смотрите - я же и виновата! - оправдывалась Педоря!

- Педоря! Бери самовар! бери все!.. только уходи, не разговаривай!.. Господи! - пожаловалась попадья гостям, когда Педоря вышла в кухню с самоваром.- Ни у кого, верно, нет такой прислуги, как у нас... И вот держит он ее!

- Держит? - откликнулась Педоря.- Хорошо держать, не плативши денег! Да заплатите мне - так я сегодня же уйду от вас и десятой улицей буду обходить... Держит!

- Да замолчи ты, ради бога! - попросила попадья, затворяя кухонную дверь.

- Почему же вы в самом деле ее не рассчитаете?- спросил Проценко.

- Попробуйте поговорите с ним! - ответила попадья, гневно насупив брови.

- Ей, видно, никто никогда рта не затыкал! - прибавил Довбня.

- Ну вот еще! - промолвил Проценко.

- Конечно! - сверкнув глазами, крикнул Довбня.- На ногу наступила, да еще на мозоль... Добро бы путное что! а то... этакая гнусная рожа!.. Тьфу!

Довбня так забавно отплюнулся, что попадья и Проценко расхохотались.

- Ах, какой же вы страшный да сердитый! - воскликнула она, надеясь перевести разговор на другую тему.

- Да уж пальца в рот не кладите: зубы еще целы,- притворяясь рассерженным, пошутил Довбня.

- Неужели? - тихо спросила она, лукаво стрельнув на него глазами.

В ее голосе прозвучали шаловливые нотки, в глазах засветилась легкая улыбка, на лице заиграл румянец. Как кошечка издалека крадется к мышиной норке, так и она нежным голоском и ласковым взглядом подбиралась к мрачному Довбне, который сидел, насупившись, на стуле и крутил свой длинный рыжий ус... Это она-то да не расшевелит? Да если она захочет - и мертвый заговорит!

Довбня и в самом деле заговорил. Он так и сыпал забористыми, грубыми шутками, точно поленьями швырял во все стороны; Проценко поддерживал его, то и дело ввертывая слово в разговор, а попадья поощряла то игривым взглядом, то беззаботным смехом. В комнате сразу стало так уютно и весело! Исчезла неприятная натянутость; незаметны стали и бедность и беспорядок: и пол как будто сам собой вымылся, и стены как будто стали гладкими и белыми, и сальная свеча так ярко вдруг стала гореть!.. Шумный говор слышался в комнате. Беседа оборвалась только тогда, когда Педоря отворила дверь, чтобы внести самовар. Она, кряхтя, подняла его, поставила на стол и, окинув всех неприязненным взглядом, быстро повернулась и пошла из комнаты.

- А я все сидел и ждал... Ну, думаю, если в первый раз ногу отдавила, то теперь уж кипятком ошпарит,- проговорил вслед ей Довбня.

Раздался неудержимый хохот... Никто не услышал поэтому, как Педоря, прогнусив под нос себе: "Эк его разобрало!" - хлопнула дверью.

За чаем разговор еще больше оживился. Проценко никак не думал, что Довбня такой шутник и балагур. Хотя он то и дело уснащал свою речь каким-нибудь забористым словцом, но делал это так незаметно, как ювелир украшает кольцо драгоценными камнями. Пока он говорил, хохот не смолкал, а молчал он мало. Ему вспомнились прежние времена, времена бурсы, гречневых галушек, червивой каши и веселой бурсацкой компании. Он рассказывал о том, как они, напялив на себя убогие хламиды, чуть не каждую ночь отправлялись на добычу; как били ночных сторожей и объездчиков, пили самогонную водку, крали сало, а однажды поймали на улице живого кабана, закололи, оттащили к речке и до рассвета так его там разделали, что сам дьявол не нашел бы следов. А то у помещика дочку украли. Пока одни распевали под окном канты, а старик слушал, другие с дочкой уже сидели у попа и уговаривали его обвенчать пару. Хватился помещик дочки, а она уж не его. Посердился старик, побранился, да что поделаешь,- принял к себе в дом дочку с зятем. Только старого попа выжил из села, а вместо него поставил своего зятя.

- Теперь уж он благочинный... живет припеваючи! - прибавил Довбня.

Наталья Николаевна тяжело вздохнула. Ее поразило не столько то, что зять у помещика стал благочинным, сколько то, что он у него дочку украл.