Чужая истина. Книга вторая - Джером Моррис

заговариваясь, всё же мог сгодиться на роль умеренно дряхлого защитника и сам был безопаснее прочих.

Закрыв за собой на ключ, Мэйбл наощупь, в полной темноте, легко нашла масляную лампу, чем-то чиркнула. Тихонько выросло и осело небольшое пламя. Оставив свет на тяжёлой тумбе, устало повалилась на кровать, потянулась, не обращая внимания на задравшееся платье. Эйден тоже не смотрел на платье.

— Занятная вещица, — отметил он, вертя в руках небольшое металлическое колёсико, в шипах и бороздках, — можно? — Не дождавшись кивка, покрутил, потёр, щёлкнуло. — О-о… кремень, сталь, подпружинено… Искрит ярко. Очень удобно. Интересно.

— Да, но сухой фитиль скорее не возьмётся. Только в масле. У меня тут и поинтереснее есть. Кое-что. — Скинув низкие полусапожки, она босой ногой дотянулось до тумбы. С громким «ы-ы-ыть» отворила дверцу. — Ухаживай за дамой, занудный колдун, и я ещё не то тебе покажу.

— Солидно. — Оценил Эйден запасы выпивки. — И разнообразно. Разграбила закрома Дзилано задолго до текущего, решающего ограбления? Тебе чего и где посуда?

— Разгра-а-абила… — протянула она тонко, насмешливо, — посу-у-уда… Дай ту, зелёного стекла. Себе бери любую. Но начни с кругленькой.

Мэйбл выдернула пробку зубами, плюнула ею в стену. Чокнулась с округлой бутылью Эйдена сильно, с опасностью разбить обе. Сделала серию глубоких глотков, обливаясь и кашляя. По груди, приподнятой корсетом, текло, блестело в свете масляной лампы.

— Я ж тут самая дорогая, известная, желанная. Делаю выручку заведению. Или делала. Ты понимаешь, что мы всё? Помрём всем скопом, сгорим ко всем чертям заживо. Или будем убиты. Ну или задохнёмся в дыму. Да, это было бы неплохо, задохнуться. Без боли и ожогов.

— Дом-то пока не горит. Пожар где-то там.

— И что же им помешает принести его сюда?

— Да бог его знает. Но пока ведь не принесли. Мне случалось выходить из неловких ситуаций, почти невредимым. И всегда я ждал нужного момента. Трясся, стучал зубами и ждал. А уж жизнь не упустит случая здорово пнуть, воодушевив и направив, когда придёт время. — Эйден улыбнулся сдержано, скорее для себя. — Я… или мы — не опустили рук, как многие здесь, но и не летим сломя голову, как некоторые там.

Она попыталась свистеть, дуя у самого горлышка бутылки. Звук получился печальным, неловким, слабым. Потянувшись рукой к занавеси, отгораживающей часть её небольшой комнатки, Мэйбл с силой и злобой дёрнула на себя, материя волнами слетела на пол.

— Продолжу хвастать, — буркнула она, делая знак приблизить лампу, — не после бутылок, а продолжая тот наш разговор. На скалах, помнишь?

— Да, собирали лишайник.

— О, твой дурацкий лишайник, именно. Посвети и вглядись, что видишь?

За сорванной ширмой оказалась мастерская алхимика, в чём-то похожая на его собственную. Перегонный куб, медные и стеклянные реторты, странный котелок с массивной крышкой, завинченной на несколько винтов, большая горелка на зеркальном блюде, разномастные колбы, склянки и баночки.

— Аккуратный уголок. — Тепло отметил он. — И ведь при всём богатстве — пахнет вином и пряностями. А у меня вся мельница провоняла полынью и скипидаром.

— Да, я аккуратна. А ведь чего тут только не готовила. Видишь ларец, тот, с инкрустацией горного хрусталя. Там котята. Да-да, не кривись. Котята, двухдневные птенцы и лягушки.

— Сушишь, зловещая ведьма? Или собираешь каждое утро?

— Не глупи, иссушив — убиваешь всю мякотку. Морожу, разумеется. — Мэйбл пригляделась внимательнее, весело сощурилась. — Не знает! Смотрите на него. Целый колдун не знает заклятия перманентного хлада. — Она захлопала в ладоши. Смеясь и кашляя, основательно хлебнула из бутылки. — Я бы научила. Показала бы тебе. Но, боюсь, поздновато. Да и не хочется. А тогда, на скалах, я сказала не всё, да и показала — ощутимо меньше, чем хотелось. Теперь же, смотри и слушай.

Она рванула платье, корсет. Шнуровка не поддалась, но швы с хрустом разошлись, обнажая небольшую высокую грудь, маленькие тёмные соски. Эйден натужно хмыкнул, от неожиданности и смешного ему самому стеснения, подпер голову рукой, и постарался взирать на демонстрируемое с некоторой долей иронии. Мэйбл чуть сдвинула руку, открывая нечто более неожиданное. Символ, похожий на затейливый трилистник, чуть ниже груди, там, где сходятся рёбра. Трёх дюймов в поперечнике, он был заметно рельефным, неровно-бугристым, вероятнее всего — выжженным. Клеймо. Глубокий, застарелый ожог. Она погладила его, потёрла, будто успокаивая. Потом стянула порванную одежду вниз. На рёбрах и ниже, по всему животу, рассыпались язвы, рубцы, потёртости, напоминающие ссадины, под которыми почти проступали кости. Виднелись и следы швов, и, неопределимые в неверном свете лампы, крохотные свищи, вроде бы сочащиеся жидкостью.

— Колдуны Верхнего Дахаба зовутся шепчущими. — Начала она тихо, оглядывая себя, легко касаясь повреждённой кожи. — Именно одному из таких, злобному желчному старикашке, меня и посулили, пообещали отдать, как придёт возраст. Я не отдалась, и даже попыталась отнять кое-что у него. Зубами надорвала то, чем сморчок вздумал меня потчевать. Вспоминаю и немало горжусь собой, ведь у нас, в Дахабе, немногие девушки смели перечить воле отца, решению семьи, желаниям мужа. Будь я из смердов, простолюдинов, меня бы, пожалуй, забили палками, а может, если б сжалились, бросили в ущелье. Но так совпало, что и рода я была не самого низкого, и того старикана, в сущности — мага посредственного и непримечательного, любили не слишком, и жизнь мне, в итоге, сохранили. Колдуну велели меня прогнать. Я же знала, что сама добыла себе свободу, буквально — вырвала зубами. Но перед тем как отпустить… как изгнать меня, мой глубоко раненый несостоявшийся владетель нашептал мне о жизни, что мне будет суждено влачить, о тяготах, что выпадут, и заслужено, на мою долю. Ярко алое пятно клейма, покачивающееся передо мной, шипение и вонь палимой кожи, глаза, зажмуренные от страха и распахнутые от боли… Всё это я помню лишь чередой образов, картинок, будто бы видимых со стороны, и давно не трогающих меня слишком сильно. Но шёпот проклятия, слова, зовущие и предваряющие все грядущие муки, вот их мне не забыть. — Мэйбл посмотрела в сторону, шевеля губами. — Дословно не перевести, бирнийский, как бы им ни владеть, суетлив и поверхностен… Во тлене голодной похоти, не смея увянуть, сохните… Да, так похоже. С тех пор я сохну, Эйден, видишь? — Она двумя пальцами оттянула кожу, и отпустила, след от щипка рядом с пупком остался заметен, морщинист и сух. —