Чужая истина. Книга вторая - Джером Моррис

На столике, у подсвечника на семь свечей, в свете которого она промывала рану, уже было разложено всё необходимое. Бинты, жгут, нить и иглы, банка жирной мази и серебряная пиала с чистой водой.

— Они бранятся, но лезть — не лезут. — Эйден наблюдал в узкую щель у дальнего окна. — Ошпаренного оттащили. Попытаются помочь, добили б лучше… Многие разбегаются дальше, не все дома́ здесь так крепки и уж точно — мало где столько народу. До крайности боевитого. Пока, видимо, передохнём. Девочки, подайте и мне материалов, госпожа Дзилано права, раненых нужно перевязать.

Колотые, резаные раны конечностей, разбитые пальцы, рассечённые головы. Несмотря на обилие самых разных ран, почти все они были относительно легки, неглубоки, несмертельны. Хотя бы в перспективе ближайших дней, ведь от заражения ни один не мог быть защищён в полной мере. Тем, кому на ранение повезло меньше, либо уже отмучались, либо всё ещё медленно умирали где-то на улице. Маленький мужичок в фартуке булочника сидел в углу у комода и тихонько рыдал, повторяя про себя имя то ли сына, то ли брата. На нём самом не было ни царапины. Касимир Галли, как только отдышался, а на это ушло далеко за десять минут, без конца порывался проверить то заднюю дверь, то главную, то выход на балкон или окна второго этажа. Однако, хозяйка заведения практически не позволяла ему встать, указывая на потерю крови, а с главы мельников действительно здорово натекло, и потому проверять то и дело бегали другие. Насколько мог судить Эйден, Касимиру здорово повезло, стрелу из его плеча вырвало чьим-то ударом ещё при отступлении, наконечник, наверняка — не охотничий, был узок и прям, вышел сравнительно легко, не соскочив с древка, и выдрав не так уж много живого мяса. Текло ж, однако, как со свиньи. Натерпевшиеся страху, но и показавшие себя неожиданно яро, мужи — сидели на полу вдоль стен, вытянув ноги, устало припоминая кто, кого и как удачно подрезал, рубанул или кольнул, пытаясь своими голосами внушить себе же ещё немного мужества. Девушки меняли сгоревшие свечи и разносили воду. Снаружи иногда раздавался шум, вслушиваться в который старались как можно меньше.

Старый полированный паркет бликовал почти водной гладью, возвращая свет трепещущих огоньков свечей. Общий настрой, гнетущее, но терпеливое, насколько возможно — спокойное и собранное ожидание, рассы́пались от легкого сквознячка. Точно карточный домик, который кто-то строил на полу чуть трясущимися руками. Сквозняком затянуло запах гари. Не свечной, привычной и терпкой, а другой, внушающей страх всякому живому существу. Запах пожара. Полыхало где-то неподалёку. Возможно — здесь же, на улице.

— Прошлой ночью потушили. — Заметил кто-то, нарочито спокойным голосом.

— Ничего не потушили, просто квартал выгорел от мостовой до мостовой. И то только у суконщиков, а уж ниже…

— Ежели эти нас выкуривать станут, надобно в ту сторону, чёрным ходом, через двор ломиться.

— Ага, а там-то и они, засели, ждут.

— Да хера толку спорить⁈ Шептаться? — Мужик с повязкой на голове, что пытался возвести из игральной колоды домик, психанул, наподдал трясущейся рукой, по комнате полетели карты. — Дзилано, госпожа, выдавай пойло. Негоже так и помирать, трезв, а в голове всё одно звон. Давай, уж может больше и не придётся. Касимир, скажи ей.

Касимир, что ещё утром запретил всем пить, из соображений какой-никакой боеготовности, молча пожал мясистыми плечами. Он тоже чуял близкий огонь, не хуже других понимал опасность ожидания или решительных действий, и тяготился лишней, навалившейся вдруг ответственностью.

— На всё воля богов. — Бросил он хрипло, поглядывая не на людей, а на двери, окна, лестницы. — Им дальше и решать.

Живо разобрали кухню, кладовую, погреб. Дзилано просто швырнула связку ключей на широком кольце первому, кто спросил. Некоторые девочки бросились напиваться вперёд мужчин, наконец дав волю страху, пытаясь утопить или заглушить его, отвлечь других и самим отвлечься. С ними хмурая попойка напиталась чувственно-плотской жути, развратного отчаяния. Да и странно было ожидать от шлюх особой кротости, стойкого самообладания. Однако были и те, кто боялся иначе. Они попрятались по комнатам, затаились по углам, кто-то даже наверняка залез под кровать. Касимир Галли смотрел на всё это без обычного надменного омерзения. Известный поборник строгой морали, публичной порядочности, он сам и владел этим, пожалуй — лучшим в городе, борделем. Об этом знали лишь те, кому было положено, а полагалось немногим. Но сидел Касимир здесь и сейчас не только и не столько потому, что ещё утром думал защищать свою собственность. Нет, ведь не рвался он биться самостоятельно за амбары, мельницы, склады, пекарни и лавки. Здесь он был ближе к ней. К своей госпоже.

Он мягко притянул к себе Дзилано, осторожно усадил на колени. Она избегала его взгляда, озиралась кругом испуганно, будто подобное прилюдное поведение было куда страшнее перспективы попасть в руки погромщикам или сгореть заживо. Именно она, а не Касимир, думала сейчас о его жене. Как она? Одна ли? Со слугами, но без него, без защиты, не находит себе места и также гадает «что дальше»? Его пухлая рука обвила её хрупкий стан, прижала плотнее, силой прогоняя пустое беспокойство, не имеющее теперь никакого смысла. Где-то близко, в соседнем коридоре, уже раздавались похабные влажные шлепки, сиплые стоны, рычание, но им не было до этого дела. Касимир положил свою тяжёлую, почти лысую голову ей на грудь. Слушая, как её сердце успокаивается — успокаивался сам. Они сидели в тишине, будто под куполом, только вдвоём, не видя и не слыша никого, не думая больше ни о ком.

— Красивая пара. — Мэйбл вдруг сделалась сладко-печальной, она жадно впитывала происходящее, одобряя одно и брезгуя прочим. — Но вокруг… заварилась какая-то гадость. Что это? Где тонкость, где изящество страстей? Звериная случка, в грязи и опивках дешёвого вина.

— Тс-с-с… — Эйден просил быть тише, он тоже не мгновение потерялся, с удивлением глядя на зажмурившегося, будто огромный кот, Касимира. — Не мешай. И тебе ли пенять на грязь? — Она хищно ухмыльнулась, ёрзая рядом на кресле. Втискиваясь и прижимаясь ближе, запустила ему руку в штаны. — Э-э ловко как. Погоди, оставь. Это что ли тонкость? Изящество? Уйдём отсюда. Некоторые действительно увлеклись.

Мэйбл за руку утянула его в темноту коридора. Уходя, Эйден в последний раз встретился взглядом с Кьярой. Та вынужденно держалась ближе к старому Гаспаро, который, хоть и мял иногда её ляжку,