Кровь над короной (СИ) - Романов Герман Иванович

— Там грамоты царю Стефану с орденами — перед Скупщиной вручить надо. И медали золотые для старейшин и воевод три десятка, да серебряных сотня для уважаемых людей. И грамоты на них стопкой — только имя вписать. Митрополиту золотой крест с каменьями, и грамота от патриарха. И еще полдесятка крестов поплоше — для награждения архимандритов. А еще приказано выдать всем старейшинам по пять червонцев, воеводам по пять полуимпериалов, а всем кто на Скупщине голос подает по два рубля серебром — полтинами и полуполтинами — их отныне больше не чеканят, вот сюда и прислали. У нас теперь новые монеты и ассигнации в ходу — ими велено платить все подати обязательно. Казну егеря сюда доставят и охрану в пути обеспечат.

Князь остановился, потер переносицу и тут вспомнил:

— Да, там еще грамота дезертиру твоему — хорунжему Емельяну Пугачеву, что в Пруссии из полка донского сбежал с тобою. Впредь в Россию ему не являться, а супруга его сюда доставлена будет за казенный счет. Жалуется еще гвардейский мундир казачий и чин сотника. Сто рублей и сабля с каменьями на корабле, доставят тоже. Император Иоанн Антонович почему-то долго смеялся, когда ему о сем Пугачеве донесли. И фразу непонятную добавил — теперь пусть у турок голова болит, если он себя вскорости новым султаном объявит…

Глава 15

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

утро 6 октября 1767 года

— Государь, зачем ты признал этого самозванца?!

Словно вырубленное топором лицо фельдмаршала выражало недоумение. Действительно, вот уже как полгода Миних каждый раз допытывался, почему приходилось делать той или иной шаг, но Иван Антонович предпочитал либо отмалчиваться, или отшучиваться. Но сегодня Никритин решил говорить откровенно, не желая и дальше расстраивать министра Военной коллегии — все же шутки с его возрастом недопустимы, и незачем старика, пусть бодрого, терзать лишними сомнениями.

— Какой самозванец, старый друг мой?! Вполне легитимный государь, официально и с должным почетом признанный моим величеством. Его личность, как «чудесно спасшегося императора Петра Федоровича», подтвердили многие министры нашего Кабинета, включая тебя, пусть и не вполне гласно. Было забавно тогда видеть, как вы все натягиваете на лица маски арлекинов, чтобы всем скопом государственных мужей убедить молодого князя Долгорукого, что шельма Алехан действительно спас монарха, которого удавил собственными руками!

Император и фельдмаршал переглянулись и весело рассмеялись, припоминая то заседание, где девять взрослых и маститых актеров «погорелого театра» играли свои роли ради одного наивного молодого зрителя, в беспристрастности которого никто из них не сомневался. Князь отлично подходил для данного ему поручения — он видел настоящего Петра Федоровича пару раз, и перебросился с ним небольшими речами, воспроизвести которые не представляло труда. Так что Алехан оказался умелым режиссером и постановщиком сакрального действа.

— Если потребуется, то даже герцогиня голштинская Софья-Фредерика вновь соединила бы себя с ним узами брака, — напыщенно произнес Иван Антонович, но лицемерно добавил.

— Но, к сожалению, увы нам, она отшатнулось в прежнее лютеранство, ради пользы дела. А потому на возобновление брачных отношений со своим «воскресшим мужем» Екатерина Алексеевна рассчитывать не может. Хотя я уверен, что будь расклад несколько иной, мы увидели воркующую семейную парочку, совершенно не отягощенную моралью и супружеской верностью. Лишь холодный политический расчет, изрядно приправленный цинизмом и лицемерием с ложью.

— Хорошо, что ты не послушал моего совета ее отравить или пристрелить. Я как-то привык решать дела по старинке. Не люблю, когда бывшие враги угрозу представляют!

— А вот это зря, ваше высокопревосходительство, — ханжеским тоном произнес Иван Антонович. — Врага не надо убивать, это порой экономически нецелесообразно, если есть возможность заставить его на тебя честно работать, — тут император хмыкнул:

— Зачем будущих сотрудников убивать?!

Это крайне не выгодно и опрометчиво!

Нужно убивать только тогда, когда в этом острая необходимость. А если последней нет, то убийство ради убийства не более чем живодерство и напрасная растрата ценных человеческих ресурсов.

— У меня иной раз впечатление, что ты, кормилец, какой то механизм бездушный, прости уж, государь. Неприятельских солдат для тебя нет, а лишь живые силы противника, которые нужно перевести в категорию полуживых, неживых и мертвых!

Фельдмаршал усмехнулся и покрутил головою, видимо болела шея. И выругался в сердцах:

— Прах подери, я чуть с ума не сошел, когда от тебя первый раз такой выворот мысли услышал. И сейчас ты загнул насчет человеческих ресурсов — такое услышишь, и всю ночь спать не будешь, а то и заикаться начнешь. Ты как Петр Алексеевич, людей считаешь, подобно деталям государственного механизма, винтикам всяким.

— Поневоле приходится, Христофор Антонович, — голос Ивана Антоновича стал серьезным.

— Я их судьбами распоряжаюсь, на смерть посылаю порой — поневоле абстрагироваться надо, иначе с ума сойду от переживаний. А потому нельзя мне понапрасну кровь человеческую проливать, особенно своих подданных. Для меня главное выгода и благополучие для державы Российской, о том и памятка мной на всю жизнь получена.

Император положил на столешницу искалеченную ладонь. Нахмурился, додумал и негромко заговорил:

— Смотри какая ситуация интересная вырисовывается. Мы прекрасно знаем, что в Черногории самозванец. Вот только для кого он опасен? Для нас? Даже не смешно — разоблачить можем в минуту, предъявить свидетельства, выслать знающих истину людей!

Иван Антонович прошелся по кабинету и остановился рядом с Минихом, что расположился в кресле.

— А теперь поставь себя на место иностранных послов — русский двор хранит угрюмое молчание, когда речь заходит о «чудесном спасении Петра Федоровича», ставшего черногорским царем Стефаном, первым этого имени. Петербург не клеймит его самозванство яростными филиппиками, не требует покарать! Наоборот — посылает помощь. Деньги, солдат, оружие, корабли! Перечень достаточно велик! Ты бы задумался над такими кунштюками судьбы, будь королем Пруссии, турецким визирем или султаном, либо венецианским дожем?!

— Сразу бы, государь, и постарался разобраться, в чем тут интрига! Такие вещи оставлять непонятными нельзя!

— А на это нужно время, очень много времени. Тем более Алехан принял меры и уверяет, что «копия» очень похожа на «оригинал». И любого, кто достаточно хорошо знает «настоящего русского царя», к Стефану и близко не подпустят — это касается в первую очередь австрийцев, голштинцев или пруссаков. Наш «добрый друг» король Фридрих как можно дольше должен пребывать в недоумении.

Иоанн Антонович усмехнулся:

— Для того я посланника такого подобрал из князей, что искренне признает царя Стефана! Не сможет лгать, а уверует в истину нам нужную! Который ради нее ничего не испугается, ибо правды просто не знает. Такие люди и смерть примут с ощущением собственной правоты!

Иван Антонович нахмурился, угрюмо засопел. Затем скрипучим и чуть глуховатым голосом продолжил говорить:

— А младшему своему кузену, черногорскому царю, грамоты отправил с посланником этим, который потом и в Венецию поедет, к самому дожу — говорить с ним нелицеприятно. И постарался, чтобы о том турки и венецианцы поскорее узнали. Будь ты правителем, чтобы начал делать, если бы узнал, что черногорцы с помощью русских вчера или послезавтра Котор хитростью или с боем взяли? Венецианцев разоружили и под присягу черногорскому царю бока-которцев подвели всем скопом!

— Вчера или послезавтра?! Ты почему со мной не посоветовался, чтобы приказ такой отдать?! Это же война…

— Я сам не знаю, когда точно захватит Котор состоящий на русской службе английский командор Самуил Грейг, в экипажах которого уйма англичан, а русский отряд сопровождает фрегат с крестом святого Георгия на флаге. Но должен вот-вот исполнить, или сделал уже это дело, или на днях его совершит!