История Византийских императоров. От Льва III Исавра до Михаила III - Алексей Михайлович Величко

архиереев и царей, авторитет и влияние отдельных лиц на социально-политические события обусловливались реальным положением дел, проблематикой внешней и внутренней жизни и личностями царей и патриархов.

Однако при всех изменениях постоянным и неизменным оставалось главное — для императора Церковь и ее органы управления являлись с точки зрения права и политики такими же органами Римской империи, как и иные. И сами Вселенские Соборы прежде всего были органами императора, государственными учреждениями[326], подчиненными воле монарха. Через них цари осуществляли свое влияние на Церковь и посредством их охраняли единство Церкви[327].

Безусловно, ни о каком обожествлении императоров, на пример языческих царей, в данном случае говорить нельзя. Для Церкви самый могущественный император являлся одним из рабов Божьих, ее чадом, которому она через Таинство Крещения дала возможность войти в общество христиан, через Таинство исповедания грехов освобождала от их тяжести, и которого она провожала в последний путь. Как самодержавный, Богом поставленный владыка и земной глава Церкви, император тем не менее никогда, даже претендуя на епископское достоинство, не дерзал на совершение таинства Евхаристии. Всегда оставался последний рубеж, не допускающий крайности. С одной стороны, «божественное право» и апостольские прерогативы епископата, на которые не могли претендовать цари, даже если их самих признавали равноапостольными. С другой, правовые и государственные традиции, согласно которым царь являлся наместником Бога на земле, тем лицом, чьими руками Господь вершит правосудие, хранит Веру и управляет Империей.

IV

Этим «врастанием» Церкви в Римскую империю, этим «симфоническим» единством и объясняется внешняя правовая «неразбериха» в деятельности Вселенских Соборов. Но этим же обстоятельством она и снимается. Войдя в Римскую империю, Церковь восприняла ее жизнь, постепенно наполняя языческие правовые и политические формы и институты новым светом христианского идеала. Применительно к праву понятно, что в противном случае изначально возникли бы две конкурирующие правовые системы: имперского законодательства, отвергаемого Церковью, и еще весьма слабого, едва ли системного, но уже замкнувшегося в себе канонического права. Был бы такой «союз» пригоден для обновления мира? Представляется, ответ здесь очевиден.

Вполне естественно в начале появления государственной Церкви, когда языческое римское право действовало практически повсеместно, клир и власть, имея перед собой единую цель — христианское обновление мира, использовали те формы, которые были уже признаны в политическом быту. И канонические правила, присущие Церкви до IV века, отнюдь не вступали в конфронтацию с давно апробированными правовыми и политическими традициями Римской державы. Они срослись с ними, обретая необходимую правовую форму для своего дальнейшего развития, одновременно создавая новое право — римо-византийское, позднее ставшее основой европейского права.

Последовательное закрепление христианства в качестве государственной религии Византийской империи вызвало к жизни множество новых правовых институтов, соединивших в себе древние римские формы и понятия, но уже с качественно иным содержанием. Например, по древней, еще языческой традиции собственниками храмов в римском праве признавались боги. Древние христиане не видели ничего дурного в том, чтобы воспринять «старые меха». При императоре св. Юстиниане I Великом все храмы Церкви подпадают под институт res sacrae, и субъектом имущественных прав Церкви законодательно признается сам Господь Иисус Христос. Это, конечно, имело глубокие последствия в части законодательного обеспечения церковной собственности. Вновь народившаяся идея о Собственнике вещи вовсе не отменяла глубокую нравственно-юридическую идею, выразившуюся в институте божественной собственности. Принцип «juris sacri» жил и до св. Юстиниана, и после него, постепенно становясь устойчивой правовой традицией[328].

Новым правом, опять же, на основе древних римских воззрений, были законодательно урегулированы все наиболее значимые аспекты богослужения: объекты церковной собственности, священные места, структура Церкви и тому подобное. Как равноправный субъект гражданско-правовых отношений, Церковь получила право приобретать имущество по сделкам с третьими лицами и по завещанию[329].

Знакомый нам в течение многих столетий институт самостоятельного имущественного положения приходов также имеет своим источником гражданское право времен Римской империи. Древняя Церковь до IV века вообще не знала понятия «приходской церкви», единственным приходом считалась епископия. Но уже при императоре св. Феодосии I Старшем намечается тенденция имущественного обособления мелких церковных общин. Поскольку зависимость приходской церкви мало сообразовалась с принципами римского гражданского права, то при императоре Зеноне за отдельными местными храмами признали права юридического лица, хотя и производного от епископской церкви. У епископа осталось и право управления церковным имуществом, но права собственности по отношению к приходской церкви он утратил. Эта тенденция окончательно закрепилась в законодательстве императора св. Юстиниана I Великого и, конечно, была продиктована как римскими воззрениями на юридические лица, так и удобством управления церковным имуществом[330].

Любопытно, что и величественная процедура обретения святых мощей имеет своими источниками древнее христианское правило о почитании святых и римское законодательство о погребении. По римским законам, подтвержденным уже христианскими императорами, гарантировалась абсолютная неприкосновенность могил. Поэтому любое исключение, связанное с перенесением святых мощей, требовало решения на самом высоком административном уровне. Наибольшее число прецедентов возникло в Константинополе, где изначально не было своих святых. Для этого была разработана сложная юридическая процедура, имевшая результатом перенесение мощей святого и включение его имени в столичный мартиролог. Из этой практики «перенесения» и развилась современная практика канонизации.

И нет ничего удивительного в том, что римское право оказало решающее влияние на процессуальные институты, положенные в основу деятельности Вселенских Соборов. Остались неизменными основные нравственные начала христианского судопроизводства: идея пастырского попечения к подсудимым, трехкратное братское увещевание к ним и так далее. Вместе с тем Церковь охотно приняла правовые процессуальные формы и институты Римской империи[331]. Это сближение древней церковной практики и государственного права было тем более естественно, что никаких альтернатив такому положению вещей в то время просто не существовало. Еврейское право, которым первоначально пользовались судьи (епископы) Церкви древних времен, не знало четкой и законченной судебной процедуры. Одно только римское право с глубочайшей проработкой его институтов могло удовлетворить возникшую потребность Церкви в необходимых процессуальных формах. Для Церкви всего естественнее было воспользоваться теми процессуальными формами, которые практиковались государством и были утверждены его законами, так как членами Церкви были те же подданные Римского государства[332].

Едва ли можно назвать тот или иной важнейший процессуальный институт, применявшийся в ходе заседаний Вселенских Соборов, который имел бы иной источник, кроме римского права. Например, римское право требовало от обвинителя продолжать возведенное им против подсудимого обвинение, освобождая его от этой обязанности только в случаях, предусмотренных законом. Если обвинитель уклонялся от этих обязанностей по своему решению, то есть произвольно, то он подвергался серьезному денежному наказанию, а обвиняемый освобождался от всяких обвинений, и само его