Современный болгарский детектив. Выпуск 3 - Трифон Иосифов

Пришлось еще раз сделать внушение Ани.

— Я прошу тебя о трех вещах, — как можно сдержаннее произнес я, — ни о чем не спрашивать, никому ничего не говорить, особенно Марии, и делать только то, что я тебе велю.

Не стал я пить Анин кофе; бросил трубку на рычаг и подался в суд. Настроение — хуже некуда. Пока шел, передумал о тысяче вещей, но поверх всего — о бедной нашей святой Марии, которой довелось родиться под таким несчастливым знаком, о том, как обделила ее судьба человеческими радостями, сколько страданий и боли пережила она и как ей удалось сохранить живую добрую душу и ясный ум. А эти кобры хотят отнять у нее крохи, которые дают ей гордое чувство самостоятельности…

— Увидим, увидим, кто будет молиться в этой церкви, — пробормотал я сквозь зубы, минуя постового у входа в суд.

Постовой вытянулся и, решив, что я обращаюсь к нему, отдал честь:

— Слушаю, товарищ полковник!

— Здрасьте! — Я машинально кивнул головой и через секунду понял, что обратился к парню совсем не по уставу, но мне наградой было счастливое покрасневшее лицо мальчика, восторженно гаркнувшего:

— Здравия желаю, товарищ полковник!!!

Новенький, наверно. Не помню его — скорее всего, недавно присланный из пазарджикского училища. Я представил себе его вечером рассказывающим своим приятелям, как полковник Свиленов поздоровался с ним совсем по-дружески — «здрасьте»… Я прошел прямо в кабинет к председателю окружного суда Томову. Он сидел за столом, с удивлением глядя на лежавшую перед ним раскрытую новенькую папку. Не нужно было даже напрягать зрение, чтобы увидеть исковое заявление Цачева и уже знакомые мне документы.

— Что это за идиотизм, Свиленов? — резко бросил Томов вместо приветствия — впрочем, руку он мне пожал. — Откуда возник этот Цачев?

— Мир велик, время от времени в нем появляются и Цачевы, — ответил я и сразу опустился в огромное допотопное кресло у стола. — Прописка у него в порядке, площадь для проживания имеется.

— Да откуда все-таки он взялся? Он здесь всего около года. А до этого? Никто ничего не знает, где он жил до этого и что делал!

— Он здесь родился и здесь рос. Я был знаком со второй женой его отца Терпой Робевой, он оказался ее наследником.

— Ну хорошо, ему нужно получить ее дом, а что ему нужно от Марии Атанасовой?

— Какой еще дом?

— Ну, этой… Робевой. Уже полгода он судится с Советом и требует, чтобы ему вернули этот дом, а дом, между прочим, включен в городской жилой фонд еще в 1945 году.

Вот это удар!! А я-то воспринимал его как мелкое жулье. Если ему удастся получить этот дом, который в наших условиях жилищного кризиса сразу сделает его богачом, плюс тир, тоже худо-бедно дающий кое-что… Интересно, сколько он обещал отвалить Ценкову в случае удачи? Рвение кобры мне стало понятным.

Я перегнулся и взял со стола папку.

— Как идет дело с домом?

— У нас это дело не пройдет! — заявил Томов столь категорическим тоном, что сомневаться в бесполезности притязаний Цачева не приходилось. — Но ты ведь знаешь, сколько новых распоряжений, инструкций, законов выходит каждый день — и все в защиту имущественных прав. Я боюсь, что он начнет стучаться во все двери, потрясать своими инвалидными справками и орденами — и, глядишь, какая-нибудь дверь и откроется…

— Чтоб его черт побрал! — вспыхнул я, последнее время нервы у меня совсем разгулялись, хорошо еще, что я порой отпускаю вожжи только перед своими. (А вообще, широко известно, что человек как крикнет, так ему и полегчает, будто в крике отрицательная энергия вырывается вон, как из аварийного клапана…) — Слушай, Томов, отдайте ему этот дом, пусть успокоится и откажется от тира! Кроме того, он ведь имеет право только на половину дома, как одинокий…

— Вот как? — теперь Томов перегнулся ко мне. — Одинокий? Кто тебе сказал? Тебе бы следовало иметь исчерпывающие сведения об этом типе, тем более что тебе достаточно было бы для этого нескольких минут!

— Но у меня не было для этого ни времени, ни конкретного повода до сих пор, — ответил я, пытаясь понять, почему «этот тип» показался мне прилизанным старым холостяком. — Я впервые увидел его вчера, а то, что он завел дело против Атанасовой, я узнал пятнадцать минут назад. Не могу же я знать все обо всех жителях нашего города…

— Ну, поскольку он не «все», а нечто особенное, следовало бы знать. Но так как ты не знаешь, то я скажу тебе: Цачев — отец семейства, которое состоит, помимо него, из жены и троих детей, приведенных женой — своих у него нет. С женой он вступил в брак в прошлом году. Имеется еще отец и мать этой самой жены, которая намного моложе его и годилась бы ему в дочери. И еще сестра матери жены, иначе говоря — женина тетка. Так что с таким взводом он не то что дом Робевой — два дома захватит и еще потребует!

— Тогда, значит, у него есть законные и даже моральные основания. Где же им жить…

— Хуже всего то, что моральных прав у него как раз нет, а законные — есть. — Томов предварил мой вопрос и сам перехватил инициативу. — А нет у него моральных прав потому, что в Софии в данный момент вся эта специально собранная за последний год орда проживает в трех квартирах, доверху набитых нанимателями, стало быть, идет спекуляция жилой площадью, но этого мало — «семейка» ищет сто лазеек, как бы обойти закон и нахапать побольше. Вот именно сейчас я жду точные сведения об имущественных комбинациях Цачева и его орды, и, если хочешь знать, я лично обещал ему непременно найти, где обрывается эта веревочка, и уж тогда я заставлю его вернуть государству эти квартиры да еще и понести наказание за спекуляцию. А дома Робевой ему не видать как своих ушей… Но ты ведь знаешь — за нами идут следующие инстанции. О Господи, до чего жарко!

Он включил вентилятор, расстегнул рубашку — действительно, припекало здорово.

— Впрочем, что это я тут толкую тебе — ты все это знаешь лучше меня. Я думаю, мы оба прекрасно понимаем, что этот Цачев — мошенник, который держит нас за дураков, а мы не можем пока посадить его в полагающуюся ему клетку и отправить в зоопарк. И потом, я совершенно уверен в том, что брак, в который он вступил недавно, — часть его общей программы махинаций, которыми он занимается всю жизнь. Впрочем, это больше по твоей части.

— А, приспичило ему — вот и женился… За женитьбу закон не преследует, это нас с тобой надо к позорному столбу за то, что не дали державе молодого пополнения! — со смехом заявил я, потому что Томов тоже был старый холостяк и мы часто шутили с ним на эту тему. — А человек хоть и стар, но создал семью, честь ему и хвала! А там смотришь — может, и многодетным отцом станет — судя по всему, силы у него есть, он не особенно надрывался в жизни…

— Ты смеешься, а он так и пишет в исковом заявлении — «как многодетный отец семейства» — и точно цитирует закон.

— А законы для того и пишутся, чтобы их цитировать! Есть у тебя что-нибудь прохладительное?

Томов встал и направился в угол кабинета к маленькому холодильнику, а я, помня о максиме «извлекай пользу из всего, даже из неудачи», набрал телефон Марии — чем черт не шутит, может, дело о доме Робевой поможет нам, хотя бы временно, оттянуть другое, более болезненное?

— Привет, я тебя слушаю! — немедленно ответила Мария — она безошибочно угадывала, когда я звоню ей, может быть, это телепатия, или просто в последнее время ей так мало народу звонит…

— Дело заведено, — сказал я как мог спокойно и невозмутимо, — но речь идет не о тире, а о доме Робевой. Он будет судиться с Советом…

Я услышал легкий вздох Марии и какие-то слова, которых я не понял.

— Ты что-то сказала? Тут плохо слышно!

— Я сказала то, что давно говорила тебе, — он ку-ку!

— А я тебе говорил, что негоже говорить такие слова, хотя ты права на все сто!

Я буквально почувствовал, какая тяжесть — целая гора! — спала с ее плеч, а это значит, что и мне стало значительно легче.

— Я отправляюсь к тебе!

— Ставлю кофе, кэптэн! — бодро доложила Мария, и я услышал, как застучали об пол фургона ее костыли. Наверняка сейчас начнет колдовать над плиткой…

Я обернулся к Томову, который все еще стоял с двумя неоткрытыми бутылками.

— У меня к тебе просьба, Томов: сделай так, чтобы Мария ни под каким видом не узнала, что Цачев подал на нее в суд, и тем более чтобы до нее ни сном ни духом не дошло, что он обвиняет ее в убийстве бывшей собственницы тира.

— Понял, — немедленно согласился Томов. Мы действительно понимали друг друга с полуслова. — Это ее совсем расстроит. Но… сколько времени понадобится молчать?

— Пока я не скажу тебе, что можно раскрыть тайну…

Томов нажал кнопку, вошла секретарша, молоденькая, круглолицая, на щеках ямочки — странный кадр для суда, ей бы в хоре петь или скетчи про любовь играть. Томов закрыл за ней дверь, строго поглядел на нее и тихо спросил: