Меня зовут Корокотта - Александр Васильевич Чернобровкин

ними в лице русских. Окажусь в будущем, узнаю, какая у него была гаплогруппа. Может, его мамаша что-то утаила от сына.

Часа через два после разговора с Лавису я заскочил за чем-то в каюту, где был пойман Флавией, которая, сурово глядя мне в глаза и нервно дыша, задала вопрос:

— Ты собираешься принести меня в жертву?

Кто-то из матросов умудрился незаметно для меня, рискуя остаться без работы вдали от родины, предупредил ее. Единственная женщина на корабле сразу становится объектом любви всего экипажа. Выбора нет, поэтому она самая красивая, а если действительно красавица…

— Хорошего ты мнения обо мне. Не ожидал, что настолько глупа, — отмахнулся я, позабыв от удивления, зачем зашел.

Все мои жены во все эпохи бесились, когда говорил или хотя бы давал понять, что они дуры. Я вот отношусь спокойно к такому обвинению, потому что не дурак. На этот раз Флавия даже обрадовалась.

Глава 40

Волею ветров, течений и девиации компаса мы вышли к порту Мучирис, как его называют греки, или на языке аборигенов Мурачиппаттанам. Это главный порт греко-индийского царства Кералапуто, название которого заезжие купцы сократили до Кера. Располагалось оно в юго-западной части Индостана, где-то в районе будущего порта Кочин, который я навещал пару раз. После смерти Александра Македонского, захватившего северо-западную часть полуострова, шустрые греки продолжили экспансию, образовав несколько полисов на побережье и прилегающих к морю территориях, которые то объединялись, то мирно расходились, то воевали друг с другом, образовывая с аборигенами самые экзотические династии и продолжая говорить на древнегреческом времен великого завоевателя, добавляя в него слова из местных языков.

Раздвоенная бухта порта Мучирис, расположенного в устье реки, напоминает заячью губу, поэтому у нее есть и неофициальное название. Это большое поселение тысячи на две жителей, обнесенное каменной стеной высотой всего метра три. Для аборигенов это два роста высоких мужчин. Мы встали на якорь во время отлива. Дно было илистое, зацепились надежно, поэтому во время бурного и высокого прилива удержались на месте. Видимо, это был экзамен на право встать к причалу для торговых операций. В финальной части прилива к нам подошла лодка-однодревка с двумя гребцами, каждый из которых орудовал веслом со своего борта, и местным смуглокожим и малорослым чиновником в ярко красной накидке на плечах и дхори — куском ткани, обернутым вокруг бедер и завязанным спереди на узел. Говорил он на древнегреческом с сильным акцентом, из-за чего я не сразу понимал его, а он меня, и нам обоим приходилось повторять медленно и по несколько раз. Индус оказался понятливым, терпеливым. Узнав, какие именно товары и откуда мы привезли, сказал, что налог с продаж одна двадцатая, а не пятидесятая, как у римлян. Поняв, что это не испугало меня, предложил, пока не закончился прилив, ошвартоваться к деревянному причалу, где ко мне придут покупатели и продавцы и, если договоримся, во время отлива сядем на мель и начнем грузовые работы.

В тропиках во время сезона дождей привыкаешь к постоянному запаху гнили, тления, плесени, к вечно сырой от пота или недосушенной одежде, к влажной, изматывающей жаре, из-за чего пропадает желание следить за собой. В нынешней Индии и, наверное, во всех следующих ее вариантах это проявляется ярче, чем в каком-либо другом известном мне месте. Разве что на островах Новой Гвинеи было так же, я даже подумал, что там живут родственники индусов. Потомки греков, перебравшихся сюда вслед за Александром Македонским, в этом плане стали похожи на аборигенов. По крайней мере, пришедшие ко мне три купца, частично унаследовавшие южно-европейские черты лица и рост, выглядели не лучше местных грузчиков, у которых кожа темнее, поэтому не так бросалось в глаза, что грязная. Компанию им составил толстый иудей, страдавший отдышкой, который на их фоне казался чистюлей и благоухал так, будто похмелился одеколоном. Наверное, недавно сюда перебрался. Где деньги, там иудеи и наоборот. Что первично — не знаю. Зато мне точно известно, что за медный асс предадут родного отца, не говоря уже о конкурентах, с которыми этот сговорился, чтобы сбить цену. Я выпроводил их, сказав, что подожду лучшие предложения. Они сумели скрыть ироничные ухмылки, потому что, скорее всего, контролировали здесь всё и были уверены, что никуда от них не денусь, разве что уплыву в другой порт, но там такие же жулики.

Я не собирался никуда плыть. Даже по тем ценам, что они предлагали, мой навар только на продаже привезенного колебался от трехсот до семисот, а по серебряной посуде даже тысячи процентов. Примерно столько же заработаю в Риме на увезенных отсюда товарах. Просто не хотелось идти на поводу у нечистоплотных дельцов.

Поэтому, якобы провожая купцов, я тихо сказал на иврите сопящему толстяку, шагавшему последним:

— Возвращайся один. Может быть, договоримся.

Он притопал примерно через час, когда солнце уже садилось, и первым делом спросил:

— Откуда знаешь наш язык?

— Часто вел дела с твоими соплеменниками, — ответил я.

— Это заметно! — отвесил он комплимент.

Я сделал скидку, но не такую большую, как от меня хотели, и мы быстро договорились по всем позициям, поспорив только по серебряной посуде и местному жемчугу, который сейчас считается лучшим. Иудей, которого имел библейское имя Авраам, уступил мне только после того, как я рассказал, что знаю, где (Таити) самый лучший — черный с пурпурным, синим и зеленым свечением в зависимости от угла, под которым падают солнечные лучи. О том, что до этого острова плыть несколько месяцев, умолчал.

— Если привезешь такой, я заберу весь и заплачу щедро, — пообещал купец.

Иудейская щедрость — неисчерпаемый кладезь анекдотов.

На следующее утро во время отлива начались грузовые работы. Три почти грека пришли, убедились в этом и отправились на разборки. Больше не появлялись. Как догадываюсь, иудей задавил их массой не только своего тела, но и беспринципности.

Во время прилива мы с Флавией прогулялись по Мучирису. Склады возле порта, храмы и дома в центре были каменные. Все одноэтажные. Беднота жила в деревянных, иногда из бамбука, крытых листьями пальм и еще каких-то деревьев, название которых я не знал. Улицы кое-где вымощены камнями, на всех остальных участках грязь непролазная. Аборигенам это пофиг, потому что ходят босые, а воды помыть ноги везде много. В грязи валяются свиньи, ковыряются куры, поджарые и высокие, будто стоят по стойке «смирно», бродят коровы, которые пока что условно священные животные. Старых и ослабевших забивают, принося в жертву