Мистериум - Роберт Уилсон

Шепперд стоял, опершись на стеллаж с одинокой галлоновой жестянкой бобов пинто, и слушал с застывшим выражением на лице. Когда Декс закончил, он откашлялся.

— То есть, сколько времени у нас осталось — неделя, две?

— Точно не могу сказать, но примерно так. И никакого предупреждения может не быть.

— Они должны будут эвакуировать солдат.

— Не думаю, что они планируют это делать.

— То есть, они просто бросят их здесь? Сожгут вместе с нами?

Декс кивнул.

— Господи… — сказал Шепперд. — Хладнокровные ублюдки. — Он покачал головой. — Однако держу пари, что уж прокторы точно уедут. Так что какое-то предупреждение будет… если что-то из того, что вы мне рассказали, правда.

Декс промолчал.

Шепперд засунул руки в карманы куртки.

— Полагаю, я должен вас поблагодарить. — Декс пожал плечами.

— Кстати, по словам Хоскинса он удивился тому, что вы с этим пришли к нему. Он считал, что вы больше говорите, чем делаете. Так что же заставило вас передумать?

— Двенадцать детей, висящие на столбах у мэрии.

— Это да… убедительная причина.

Двенадцать детей, висящие на столбах у мэрии, думал Декс, пробираясь по заснеженной улице.

Двенадцать детей. Некоторых он знал лично; трое — его ученики.

Двенадцать детей: любой их них мог быть его сыном.

Мог быть Дэвидом.

Если бы Дэвид был жив.

— Он тебе не поверил? — спросила Линнет?

Она сидела за кухонным столом в квартире Декса, грея руки о чайник с пайковым чаем. Небо за окном было синим; холодный ветер дребезжал разболтавшимся оконным стеклом.

— Он поверил мне, — сказал Декс. — Он не хотел, чтобы я это знал, но он мне поверил.

— Сколько человек в его группе?

— Тридцать, может быть, сорок взрослых с семьями. По словам Боба Хоскинса, они раздобыли несколько охотничьих ружей и даже пару автоматических винтовок. Что только люди не держат у себя в подвалах.

— Они надеются сбежать?

— Так я понял.

— Это не так много людей по сравнению с населением города.

— Есть другие подобные группы, но они не особо общаются друг с другом — и, возможно, правильно делают.

— И всё же, несмотря ни на что, погибнет очень много людей.

Он кивнул.

— Даже наши учёные. Не думаю, что нам позволят уйти. Мы видели слишком многое и опасность, что мы кому-нибудь об этом расскажем, слишком велика.

— Мы выберемся. Спасти хотя бы кого-то — это, вероятно, максимум, на что мы можем надеяться.

Он накинул пальто. Она спросила:

— Ты куда собрался?

— Одно незаконченное дело. Надо повидать Говарда Пула.

— Можно я пойду с тобой?

Он поразмыслил над этим.

— В шкафу есть ещё одно пальто. Своё оставь здесь. И обмотай лицо шарфом. Не хочу, чтобы нас узнали.

Она шла по улице рядом с ним, опустив голову и держа его за руку. Она миниатюрна и безупречна, думал Декс, и, вероятно, обречена так же, как и каждый в этих притихших зимних домах.

Глава восемнадцатая

Так многое прояснилось в последние несколько дней — Говард не знал, с чего начать рассказывать Дексу.

Декс явился с холодной улицы без предупреждения. Он привёл с собой женщину: Линнет Стоун. Она из этого мира, но не проктор, объяснил Декс.

— Ты можешь говорить при ней. Она учёный, Говард — у неё пожизненный контракт в университете.

Говард взглянул на неё.

— А ваша специальность?

— Культурная этнология.

— О. Системы родства. Гадость.

— А Говард — физик.

— О, — сказала Линнет. — Атомные частицы. Гадость.

Но новости были важнее. Говард повернулся к Дексу и сказал:

— Слушай, я её нашёл.

— Её?

— Женщину, с которой жил Стерн. Всего в паре кварталов отсюда. У неё были все его записи.

— Говард, сейчас это уже не имеет значения.

— Ещё как имеет. Огромное значение.

Декс обменялся взглядом с Линнет, затем вздохнул.

— Ну ладно, — сказал он. — Рассказывай, что узнал.

Стерн был не только физиком, одержимым Богом. Если подумать об Эйнштейновских возражениях против квантовой теории, или Шрёдингеровских рассуждениях о скрытом единстве человеческого разума, если пристально всмотреться в космос, говорил Говард, то возникает множество метафизических вопросов — религиозных вопросов.

Однако одержимость Стерна была ещё более странной. Мысли о Боге преследовали его с самого раннего детства, порождённые тем, что можно было определить лишь как принуждение: сновидениями или просто видениями или, может быть, даже скрытой физической проблемой: опухолью, эпилепсией височной доли, пограничной шизофренией. Стерн изучал священные тексты мировых религий в поисках ключа к тайне, которая, должно быть, казалась вездесущей, важной, непостижимой… тайны того, что может находиться за пределами человеческого знания.

Он с одинаковым рвением искал ответы в трудах Эйнштейна и в Талмуде, у Гейзенберга и Майстера Экхарта[30]. В физике он сделал карьеру, но никогда не откладывал далеко свои тома эзотерики. Он особенно заинтересовался вычурной космогонией раннехристианских гностиков, мифами о сотворении, слепленных с кусками иудаизма, эллинистического язычества и восточных мистерий. В расцвете мистической мысли поздней Римской империи Стерн усматривал плодотворную метафору вселенной за пределами квантов и прежде сотворения.

— Похоже, он был выдающимся человеком.

— Ужасно выдающимся. Немного пренебрежительным по отношению к коллегам. Довольно эксцентричным — к примеру, он всегда носил только джинсы и футболки, даже когда принимал Нобелевскую премию. Но из-за его мозгов ему всё сходило с рук.

— Страшновато, — сказала Линнет.

— Ага. Его чудачества стали частью его репутации. А репутация привела его сюда.

— Удивительно, что он принял предложение работать на правительство, — сказал Декс.

— Он не хотел. Принять участие в правительственных исследованиях, особенно во времена Холодной войны, было всё равно, как провалиться в чёрную дыру. Если твоя работа засекречена, ты не можешь публиковаться, а если ты не можешь публиковаться, это не наука. Но ему сделали предложение, от которого он не смог отказаться. Ему пообещали возможность пристально вглядеться в самое сердце тайны.

Говард описал турецкий фрагмент — объект настолько вызывающе странный, что выходил за рамки всякого понимания.