Мистериум - Роберт Уилсон

— Да. У меня точно такое же.

Они уставились друг на друга.

— Но если он жив, — сказала, наконец, Рут, — я не знаю, где он может быть, кроме как в лаборатории, а я думала, что она уничтожена.

— Возможно, и нет, — подумал Говард. Он вспомнил здания, охваченные светом; светящиеся фигуры, бродящие по земле оджибвеев.

Рут поднялась.

— Говард, уже поздно. Как бы там ни было, с комендантским часом шутки плохи. Но прежде чем вы уйдёте, я хочу вам кое-что показать.

Она повела его вверх по лестнице и подвела к двери в дальнем конце полутёмного коридора.

— Раньше это была гостевая спальня, — сказала Рут. — Он устроил там себе кабинет.

Дверь открылась в крошечную комнатку, заставленную книжными стеллажами, которые были завалены книгами, принадлежавшими, как предположил Говард, его дяде. Рядом лежали физические журналы и религиозная эзотерика, труды по филологии и фоторепродукции арамейских кодексов. Стерн учился читать по-арамейски? Маловероятно, подумал Говард, но вовсе не невозможно.

Это явно была комната Стерна. Свитер висел на спинке деревянного стула, стоящего у дубового письменного стола с электрической пишущей машинкой на нём. Компьютера не было.

Комната пахла Стерном — застарелым запахом трубочного табака и старой бумаги. У Говарда закружилась голова от воспоминаний, которые он навеял.

— Я здесь нечасто бывала, — сказала Рут. — Он этого не любил. Даже не убиралась здесь. Я и сейчас сюда редко захожу. Здесь мне как-то не по себе. Но я кое-что нашла. — Она взяла со стола толстую пачку отпечатанных на машинке листов, перетянутых резинкой. — Он оставил вот это.

Говард взял у неё рукопись.

— Что это?

— Его дневник, — ответила она. — Который он никогда не показывал людям из лаборатории.

На верхней странице было отпечатано единственное слово ЖУРНАЛ. Говард смотрел на него округлившимися глазами.

— Вы это читали? — спросил он.

— Совсем чуть-чуть. Там что-то техническое. Я ничего не поняла. — Она пристально посмотрела на него. — Может быть, вы поймёте.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Наша работа даёт богатый урожай невозможностей. Полагают, что фрагмент, возможно, вообще не является материей в нашем обычном понимании — помимо массы и объёма он лишён свойств, которые мы могли бы назвать материальными. Он не может быть разделён на части. Его структура лишена грануляции, однородна даже при большом увеличении, хотя оптическое сканирование по ряду причин может давать ненадёжные результаты. Его излучение нарушает закон обратных квадратов, словно кривизна окружающего пространства нарушена присутствием невероятно огромной массы, однако фрагмент могут поднять четверо умеренно сильных мужчин (хотя никто из нас не глуп настолько, чтобы прикасаться к нему). Похоже, что он создаёт высокоэнергичные фотоны из окружающего воздуха и переизлучает их, сдвинув к красной стороне спектра. Этот эффект распространяется и на отражённый свет: фрагмент кажется непропорционально далёким, когда вы удаляетесь от него; другими словами, он словно уменьшается в размерах по мере того, как расстояние до него увеличивается! Обратное тоже верно, что и делает измерения в непосредственной близости почти невозможными. На микроскопических расстояниях фрагмент выглядит однородной структурой огромной, как поверхность звезды, к счастью, не обладающей такой же энергией. Хоть это и затрудняет обращение с ним, вероятно, подлинное чудо состоит в том, что трудности не так уж велики.

Какое счастье быть свидетелем этих тайн. Как странно то, что фрагмент происходит с раскопок в ближневосточной пустыне. Начертите вокруг этого места окружность радиусом в тысячу миль, и в неё попадут столетия религиозной мысли: Моисей, Иисус, Митра, Манкс, Валентин…

Вспомним идею Линде о наблюдаемом космосе, возникшем из «пены» возможных конфигураций пространства и времени: втиснутом в массив иных вселенных, похожих и непохожих, и перепутанном с ними. Во сне я видел фрагмент как нечто целое, как своего рода челнок для путешествий по кротовым норам между смежными островами творения.

Во сне это транспортное средство было собрано светящимися существами, странными и непостижимыми: обитателями плеромы? Использование приборов для проникновения (неудачного) в тайну Сотворённой Материи разбросало фрагменты ур-вещества по бесчисленным островам пространства-времени, включая наш…

Мы собираемся облучить фрагмент высокоэнергетическими частицами. Постучаться в двери Небес…

Глава шестнадцатая

Когда Bureau de la Convenance сотрудничает с военным ведомством, думал Саймеон Демарш, всё становится возможным.

Испытательный помост был возведён в его отсутствие. Он высился посреди участка голой земли в лесу в двух милях к западу от разрушенных лабораторий и выглядел обманчиво просто: стальная турель, которую можно бы было принять за сторожевую вышку. Рядом стоял кран, готовый поднять бомбу и опустить её в предназначенную для неё люльку.

Сам же образец бомбы — вернее, её части, требующие финальной сборки — прибыли на двух усиленно охраняемых грузовиках с аэродрома Фор-ле-Дюк в сопровождении нервничающих техников. Сейчас компоненты будущей бомбы были сложены под жестяным навесом неподалёку; ими под ослепительным светом прожекторов занимались те же самые гражданские, одетые в белые халаты.

Демарш шёл по полигону в сопровождении Клемента Делафлёра, атташе Идеологического отдела, который стал его главным соперником в Ту-Риверс.

Падающий снег окружал двоих мужчин и смягчал резкие очертания помоста и его бетонного основания. Снег, однако, ничуть не смягчал настолько же резкие черты лица Клемента Делафлёра. Он был минимум на десять лет старше Демарша и гораздо ближе к конфирмации в качестве полноправного цензора. Его морщины представляли собой геологию древних гримас неодобрения, глубоко въевшихся в лицо в ходе десятилетий политического маневрирования. В Средоточии Бюро у Делафлёра было больше друзей, чем у Демарша — возможно, в их число входил и цензор Бизонетт, чья служебная лояльность распространялась в одну сторону, а личная, по-видимому, совсем в другую.

Всё это означало, что Демарш не мог в открытую усомниться в разумности казни через повешение двенадцати городских подростков. Он мог лишь на это намекнуть — причём весьма деликатно.

Делафлёр же решил действовать более прямолинейно.