Золотарь - Лев Рыжков

– Да с ума вы, что ли, ваши высокоблагородия, посходили! Да в такую погоду даже псину шелудивую нельзя на улицу выгонять, не то что лошадок! Да ведь и не доедем-то!…

– Йохан! – повторил полковник. – Я, кажется, сказал довольно ясно!

– Но, ваше высоко…

– Приказы не обсуждают! – сказал полковник, ловко забираясь в экипаж и помогая дочери влезть на подножку. – Эй, трогай!

Когда экипаж пришел в движение, суровый полковник почувствовал, что дочь его целует, целует его глаза, волосы, щеки, руки:

– Папочка, мой милый папочка!

– Ну все, все, прекращай… Да прекрати же ты!

Тут он понял, что она плачет.

Дорога раскисла и большей частью превратилась в бурный глинистый поток, копыта лошадей увязали в грязи, экипаж двигался медленно. Мощный, ураганный ветер пригибал к земле вершины старых деревьев. Дождь лился настолько сильный, что, казалось, самый воздух превратился в воду, а когда порыв ветра подхватывал дождевые капли и на страшной скорости увлекал их за собой, могло создаться впечатление, что это и не ветер вовсе, а океанское течение. А как, должно быть, измучился сидящий на облучке бедняга Йохан! Фигура его, мужественно сжимавшая вожжи в продрогших ладонях, открытая всем ветрам и стихиям, невольно внушала почтение, и лишь теплый плащ, сию фигуру окутывавший, спасал бесстрашного возницу от полного промокновения.

Примерно через полмили от поместья дорога делала поворот, и вот там-то графский экипаж неожиданно встал, врастая колесами в текучую жижу.

«Приехали, – подумал граф, весьма пессимистично настроенный по отношению ко всему этому ночному мероприятию. – Хорошо хоть недалеко уехали». Перспектива ночевать в лесу, в грязи, да еще и под дождем графа вовсе не прельщала. Видит Бог, сейчас он больше всего желал поскорее добраться до любого человеческого жилища, и желательно без всяких приключений.

Спрыгнувший с облучка Йохан распахнул дверцу экипажа. Лицо его было странным образом перекошено и выражало что-то непонятное, крайнюю степень чего-то: то ли удивления, то ли испуга, то ли всего этого вместе взятого.

– Что там, Йохан? – спросил полковник. – Завязли?

– Какой там, ваше высоко, завязли! Вы лучше поглядите – молниями просеку в лесу выжгло! Чудо, барин, чудо! Сколько на свете живу, ни разу о таком не слышал!

Размашисто крестясь, он рухнул на колени прямо в грязь, клал земные поклоны и что-то шептал, наверняка молитву.

Темную чащу леса словно бы разрубили надвое. Над свежей просекой все еще кое-где вился дымок, вспыхивали тут и там оранжевые всполохи – остатки большого, залитого ливнем пожара.

– Свят, свят! – шептал Йохан. – Через весь лес ведь дорога! До самого, почитай, до замка!… Го-о-о-осподи Иисусе! Вот ведь чудо так чудо!

– Ладно, Йохан! – сказал полковник. – Поехали! Некогда нам тут рассиживаться!

– Нешто по просеке?

– Почему бы и нет? – Полковник пожал плечами, зашевелились промокшие эполеты.

Крестясь, Йохан полез обратно, на облучок.

– Н-н-н-н-нууууу!!! – рявкнул он. Лошади пустились в галоп.

* * *

По полу арсенала уже катился, визжа, клубок сцепившихся лемурьих тел.

– Маэстро! Огонь! – вскричал Кристоф.

Однако маэстро, стоя при орудии, явно медлил.

– О тысяча голозадых дьяволов! – Михаэль бросился к пушке. – Проклятие! Фитиль сырой!

А лемуры уже крушили баррикаду.

– Стой, Михаэль, дай я попробую! – Кристоф оттолкнул маэстро от мортиры, зажег спичку, поднес к фитилю. Но тот лишь дымился и вонял чем-то неприятно-кислым.

Один из преодолевших баррикаду лемуров – ребенок с плоским, как у камбалы, лицом – бросился на Михаэля, царапая ему грудь и лицо длинными, изогнутыми, как турецкие ятаганы, когтями.

Кристоф во второй раз попытался поджечь фитиль, и опять безрезультатно. В его сапог впилось какое-то существо, напоминающее длинный, многосуставчатый палец, передвигающийся на трех перепончатых ложноножках. Палец пролез за голенище сапога и царапал, царапал, царапал, бередя свежие царапины заскорузлым ногтем. Наверняка это был кто-то из бывших ковырятелей. От боли Кристоф стиснул зубы. Он поджигал третий, четвертый раз – безрезультатно, чувствуя, что проклятый ноготь все сильнее и сильнее ранит ногу.

Гейнца облепили лемуры. Он отбивался от них прикладом. Михаэль душил двухголовую горбатую старуху в розовых пятнах стригущих лишаев. Маэстро в отчаянном прыжке достиг потолочной балки и повис на ней. Клаус, весь забрызганный кровью, сносил мечом головы лезущих в развороченное окно лемуров.

Все это напоминало бредовый, кошмарный сон.

В какой-то момент Кристоф понял, что дело безнадежно. Фитиль пропитался влагой до такой степени, что почти сгнил. Крылатый лемур со множеством зубов в пасти на вытянутой, неописуемо уродливой голове, атаковал Кристофа с воздуха, вгрызаясь в бок, как орел, некогда терзавший Прометея.

От боли рука Кристофа, сжимавшая зажженную спичку, дрогнула, и – о чудо! – фитиль совершенно неожиданно загорелся. С середины. В следующее мгновение Кристоф поймал летучую зубастую гадину за крылья и растоптал ее голову сапогом.

Когда полчища монстров, больших и маленьких, уже перевалили через хрупкую баррикаду и приблизились к защитникам арсенала, двухсотлетнее орудие наконец выстрелило. Залп разнес в пыль остатки баррикады. Ядро гулко взорвалось где-то в самом конце коридора, в самой гуще атакующих лемуров. Взрывная волна размазала по стенам искромсанные останки нелюдей.

Осажденные все как один воскликнули: «Ура!» Михаэль бросился перезаряжать орудие. Тем временем Кристоф быстро ухватил уже почти полностью заползший в сапог палец, швырнул его на пол. Палец извивался. Кристоф швырнул на него тяжелое пушечное ядро. Послышался хруст и тонкий пронзительный писк.

Однако пора было поджигать фитиль. Прозвучал новый выстрел. На сей раз ядро угодило в огромного лемура, в котором Кристоф опознал бывшего любителя пива. Сейчас тот представлял собою большой прозрачный пузырь, внутри которого ползали, извивались, кишели червеобразные личинки. Прямым попаданием пузырь разорвало. По полу арсенала рассыпались личинки.

Старые стены замкового коридора рушились, осыпались, превращаясь в пыль. Битва продолжалась.

Потери лемуров были огромны. Раненые чудовища истекали кровью. Ноги защитников то и дело скользили по ней.

Когда новым залпом разорвало добрый десяток лемуров, визг издыхающих, агонизирующих чудовищ был заглушен истошным, страшным криком золотаря:

– Паршивый щенок! Ты еще пожалеешь об этом! Здорово пожалеешь! Ты еще заплатишь мне за свое упрямство! Пока мы уходим, но скоро мы вернемся! А когда мы вернемся, ты, гаденыш, проклянешь ту минуту, когда родился на свет!