Рубиновый рассвет. Том I - Евгений Неволин

слегка неразборчивы из-за полного рта. — Говорят, кричала так, что стекла дрожали. В библиотеке аж фолианты с полок попадали.

Второй инквизитор, тощий, с острым носом, хихикает, прикрывая рот рукой.

— Да ей всегда его методы не нравились, — он отламывает кусочек сырной лепёшки, наблюдая, как тянется сырная нить. — Говорит, пытки — это варварство, а мы, мол, учёные, а не палачи. Будто она сама не подписывала приговоры.

Энтони откусывает пирожок, его зеленоватые глаза сужаются, когда горячий сок оленины чуть не обжигает ему язык. Он осторожно облизывает губы, прежде чем заговорить:

— А ещё слух есть... — его голос становится тише, — что в нижних камерах кто-то шепчет по ночам. На древнем языке. Не на демоническом — на чём-то старше.

Бернан замедляет жевательные движения, его челюсть замирает на мгновение, уши буквально навостряются, улавливая каждое слово.

Первый инквизитор машет рукой, снисходительная улыбка играет на его изуродованном лице.

— Это демон Тревис. Он десять лет уже шепчется. Ничего нового. В прошлом месяце он предсказывал конец света, а позавчера — что у повара молоко скиснет.

Но Энтони не улыбается в ответ. Его пальцы непроизвольно сжимают край стола, когда он вспоминает, как стены в подземелье вибрировали прошлой ночью, будто в ответ на эти шёпоты. Как камни на мгновение стали тёплыми на ощупь...

Тревис, перекатывая во рту кусок пирожка, нарочито громко чавкает. Крошки падают на деревянный стол, как первые снежинки зимой. Его шрам в форме руны Огня растягивается в ухмылке.

"Эй, Бернан," — он говорит с набитым ртом, жестикулируя пирожком, — "а пленник-то наверное оголодал за эти две недели помоев? Может, угостим 'Рубина'?"

Глаза его блестят мокрым блеском — он играет по заранее обговоренному плану, но нельзя отрицать — ему нравится эта роль. Слишком нравится.

Бернан оживляется, как актёр, получивший свой выход. Его мясистые руки разводятся в театральном жесте.

— Да как я забыл! — его бас раскатывается по каменным стенам. — Конечно же, эти великолепные закуски должен оценить каждый присутствующий!

Его игра слишком театральна, жесты слишком широки — но цель, как известно, оправдывает средства. Тяжёлые сапоги гулко стучат по полу, когда он подходит к столу. Пальцы, похожие на сосиски, бережно подбирают самый сочный пирожок — тот, из которого струится ароматный пар. Затем он отламывает кусок, обнажая начинку цвета спелой вишни. Наливает полную кружку морса — рубиновая жидкость плещется, оставляя на стенках стекла алые подтёки.

Подходит к клетке, но останавливается в шаге от начертанного круга — старый волк знает, где проходит граница безопасности.

— Ну что, Рубин? — голос его звучит почти дружелюбно, но глаза остаются холодными, как лезвия в снегу. — Поешь как человек? А там... поговорим.

Гилен не открывает глаз. Его поза лотоса непоколебима, как скала посреди океана. Но за чёрными стёклами очков зрачки сужаются в тёмные точки. Алый Взгляд, невидимый для окружающих, фиксирует каждое микродвижение, каждый нервный тик, каждую каплю пота на висках у Бернана.

— Из твоих рук приму, — его голос тихий, но чёткий, как удар стеклянного колокольчика в тишине.

Бернан довольно крякает, складывает еду в жестяную чашку с выщербленными краями и пододвигает её к клетке длинной палкой — не подставлятьсяся же.

— Вот и договорились, — он облизывает пальцы, оставляя на губах блестящий жирный след. — Ну так... о чём ты хочешь поговорить?

Лёгкая усмешка пробегает по губам Гилена, как тень по воде.

— Приведи сюда то милое создание... Джен, кажется?

Кружка, наполненная морсом, с грохотом опрокидывается на каменный пол. Энтони вскакивает, как ужаленный, его стул с треском падает назад. Лицо молодого инквизитора за секунду превращается в багровую маску ярости.

— ТЫ ЧЁРТОВ УБЛЮДОК! — слюна летит из его рта, оседая брызгами на столе. — Я ТЕБЕ ГЛОТКУ ПЕРЕРЕЖУ!

Глаза его безумны, налиты кровью, веки дёргаются в такт бешеному пульсу. Пальцы судорожно сжимают рукоять меча, но ещё не решаются вытащить клинок.

Бернан резко хватает его за плечо — его ладонь накрывает почти всю дельтовидную мышцу молодого инквизитора.

— Энтони! Ты чего?! — рычит он, но уже слишком поздно.

Тайна раскрыта. Все видят как дрожат губы Энтони, обнажая сжатые до хруста зубы. Как зрачки расширяются от страха за Джен. Как по щекам расползается краска стыда — он попался, как мальчишка, поддавшись на провокацию

Воздух в комнате становится густым, как сироп. Даже треск факелов звучит приглушённо, будто комната накрыта стеклянным колпаком.

Гилен медленно приподнимает уголки губ, словно художник, выводящий последний штрих на портрете. Улыбка появляется на его лице — холодная, отточенная, как лезвие ножа, только что вынутое из ножен. В ней нет ни капли тепла, только расчетливая жестокость кошки, играющей с мышью.

— Глаза у неё... — он начинает говорить медленно, растягивая слова, будто смакуя каждый слог, — как океан в шторм. Глубокие. Синие. Такого насыщенного цвета, что кажется, будто в них можно утонуть. — Пауза. Его губы слегка приоткрываются, обнажая ровные белые зубы. — И такие... испуганные, когда я на неё посмотрел. Широкие, как у оленя, попавшего в свет факелов. Отлично контрастируют с её волнистыми рыжими локонами — теми самыми, что выбиваются из-под капюшона, будто языки пламени на фоне ночи.

Энтони стоит как вкопанный. Его лицо искажается в гримасе чистой, неконтролируемой ярости. Кожа на лбу натягивается, обнажая набухшие вены. Кулаки сжимаются до хруста костяшек — пальцы впиваются в ладони так сильно, что из-под ногтей проступает кровь.

— Я ТЕБЯ!.. — его голос рвётся, превращаясь в животный рёв, больше похожий на крик раненого зверя, чем на человеческую речь.

Бернан действует молниеносно. Его лапища, покрытая шрамами и волосами, впивается в плечо Энтони, почти полностью охватывая его. Он трясёт молодого инквизитора, как щенка, пойманного за шкирку.

— ВСЁ! На выход! Сейчас же! — его бас гремит, как удар грома, заглушая все другие звуки в комнате. — И никаких оправданий. Если увижу тебя здесь — собственными руками сквозь решётку просуну к этому чудовищу.

Энтони дрожит всем телом. Его губы белеют от напряжения, сжатые так сильно, что кажется, вот-вот лопнут. Но когда он говорит, голос звучит предательски ровно, почти механически:

— ...Слушаюсь.

Он вырывается из хватки Бернана, разворачивается на каблуках и выходит, хлопая дверью с такой силой, что дрожат склянки на полках, звеня тонким, нервным перезвоном.

Джон, третий инквизитор — сухой, как щепка, с вечно прищуренными глазами и острым, как лезвие, носом — медленно вытирает крошки