Рубиновый рассвет. Том I - Евгений Неволин

Энтони не отводит глаз, его пальцы сжимают рукоять меча — бессознательный жест, выдающий напряжение, которое он пытается скрыть.— С тем, кто убил Реми. И кто... Я не буду его недооценивать.

Бернан хмыкает — короткий, резкий звук, больше похожий на лай старого пса. Затем он тяжело выпрямляется и похлопывает Энтони по плечу с такой силой, что молодой инквизитор чуть не теряет равновесие.— Тогда не спи.

Энтони прислонился к холодной каменной стене, его пальцы нервно перебирают резную гарду меча, будто пересчитывая чётки. Снаружи он выглядит собранным - плечи расправлены, подбородок приподнят, дыхание ровное и размеренное, как у опытного воина. Но его глаза - эти зеленоватые, словно морская вода у причала, глаза - выдают внутреннюю бурю. Взгляд, острый как отточенный кинжал, раз за разом возвращается к неподвижной фигуре в клетке.

Каждый раз, когда его зрачки натыкаются на Гилена, в них вспыхивает яростный огонь, который он тщетно пытается скрыть за маской профессионального безразличия. Причина этой ненависти имеет имя - Джен. Та самая хрупкая инквизитор с каштановыми кудрями, что дрожала как осиновый лист в Горле, когда Гилен разрывал на части отряд Бешеных Псов. Энтони любит её - тайно, по-детски наивно, со всей пылкостью первого чувства, что сжигает изнутри.

И Гилен знает это. Знает так же хорошо, как знает биение собственного сердца.

Гилен сидит в позе лотоса, его грудь плавно поднимается и опускается, создавая иллюзию глубокого сна. Но за непроницаемыми чёрными стёклами его Алый Взгляд, подобно хищнику в засаде, фиксирует каждую микроэмоцию на лице юноши. Как скулы напрягаются от сдерживаемой злости. Как зрачки расширяются от подсознательного страха. Как губы подрагивают от желания доказать... что? Свою храбрость? Преданность Джен? Право называться мужчиной?

Гилен намеренно отводит взгляд, давая Энтони ложное чувство безопасности. "Пусть варится в собственном соку", - звучит в его голове ледяная мысль.

Бернан, наблюдавший эту немую сцену из угла комнаты, тяжело вздыхает. Его густые, похожие на гусениц брови сходятся в disapproving гримасе.

— Энтони, - его бас раскатывается по каменным стенам, как предгрозовой гром над Аль-Деймом. - Хочешь подмениться?

В воздухе повисает тягостная пауза. Двое других инквизиторов переглядываются, их пальцы непроизвольно сжимают оружие.

Энтони резко оборачивается, его щёки вспыхивают румянцем, как у пойманного на вранье ребёнка.

— Всё в порядке! - его голос звучит неестественно высоко. - Пленник никак не наказан - сидит, будто на отдыхе.

Эта ложь режет слух своей неуклюжестью, как первый удар мечом новобранца - без ритма, без силы, без искусства.

Бернан лишь хмыкает, мудро решив не давить. Вместо этого он разваливается на стуле, который тревожно скрипит под его мощной фигурой, и нарочито громко начинает:

— Ладно. Тогда про еду...

Он облизывает губы, и его глаза, обычно мрачные, внезапно оживляются кулинарным энтузиазмом.

— В трапезной сегодня подают морского окуня в сливочно-укропном соусе. Филе - нежное, белое как лунный свет, тает во рту, будто морская пена на языке. А соус... — он театрально причмокивает, - ...с той самой лимонной кислинкой, что будто сам Хесфин, бог пиров, лично замешивал его в своих небесных кухнях. И петрушка - свежайшая, только с утреннего рынка, каждый листик будто в росе...

Даже самый хмурый из молодых инквизиторов не может сдержать улыбки, а атмосфера в комнате на мгновение становится почти... домашней. Почти.

Бернан внезапно хлопает себя по лбу ладонью, звук раздаётся гулко, как выстрел в тихом зале. Его широкое лицо озаряется наигранным, но убедительным выражением внезапного озарения.

— Энтони, а сбегай-ка на кухню, принеси чего-нибудь пожевать, — его голос звучит почти по-отечески, с лёгкой хрипотцей добродушия. — Вспомнил — повар говорил про новые закуски к ужину. Что-то там особенное для старой гвардии приготовил.

Его густые брови, похожие на двух гусениц, приподнимаются, в маленьких глазках вспыхивает дружеский огонёк. Но за этой маской добродушия скрывается чёткий расчёт — отвлечь, разрядить, дать передышку.

Энтони кивает, его плечи слегка расслабляются, хотя пальцы всё ещё нервно перебирают шов на рукаве мундира.

— Слушаюсь.

Он поворачивается и выходит, его шаги сначала осторожные, затем всё более быстрые — будто рад уйти от этого кабинета с его тяжёлой атмосферой, даже ненадолго. Дверь закрывается за ним с тихим щелчком.

Бернан медленно сдвигается к клетке, его массивная тень ложится на каменный пол, растягиваясь и искажаясь в бликах факельного света. Пол под его тяжелыми сапогами слегка дрожит.

Гилен не шевелится. Его дыхание ровное, как поверхность лесного озера в безветренный день, поза неизменна — будто он каменная статуя, а не человек из плоти и крови. Но Бернан, прошедший сотни боёв, чувствует — за этой неподвижностью скрывается бдительное наблюдение. Оно висит в воздухе, почти осязаемое, как запах озона перед грозой.

Через пятнадцать минут дверь распахивается с лёгким стуком, и Энтони входит, балансируя с большим медным подносом, который блестит в тусклом свете, как сокровище в пещере дракона. Ароматы, поднимающиеся с подноса, мгновенно наполняют комнату, перебивая затхлый запах пыли и старого пергамента:

Копчёные угри в медовой глазури — их золотисто-коричневая кожица блестит, как полированная древесина, покрытая тончайшим слоем янтаря. Запах дубовой щепы и морской соли смешивается со сладковатым ароматом мёда, вызывая слюноотделение.

Пирожки с олениной и брусникой — румяные, с аппетитными надрезами на золотистом тесте, из которых вырываются клубы пара, несущие аромат дичи, лесных ягод и свежеиспечённого хлеба. Каждый пирожок аккуратно сложен, будто маленькое произведение искусства.

Сырные лепёшки с трюфельным маслом — их поверхность слегка подрумянена, а внутри скрывается нежная, тягучая масса, пахнущая благородной плесенью и земляными нотками чёрных трюфелей. Аромат настолько насыщенный, что кажется почти осязаемым.

Кувшин ягодного морса — тёмно-рубиновая жидкость переливается в гранёном стекле, сквозь которое видны целые ягоды смородины, плавающие среди лёгкой пенки. Кисло-сладкий запах лета контрастирует с мрачной атмосферой кабинета.

Бернан радостно потирает свои огромные ладони, издавая звук, похожий на шелест наждачной бумаги.

— Вот это я понимаю! — его голос гремит, наполняя комнату ложной теплотой. — Садись, ребята, давайте закусим, пока горячее.

Его взгляд, быстрый как у ястреба, скользит к Гилену — проверяет реакцию, ищет слабое место в каменной маске.

Инквизиторы рассаживаются за столом, их движения становятся более раскованными под влиянием еды и относительного покоя. Пальцы, привыкшие сжимать рукояти оружия, теперь аккуратно берут кусочки пищи.

Инквизитор, с ожогом в форме руны Огня на щеке, набивает рот пирожком, крошки застревают в его короткой бородке.

— Слышал, мастер Луиза вчера спорила с Сайлосом? — его слова