Любовные утехи русских цариц - Эльвира Ватала

Екатерина I любила разных проходимцев, неизменно их деньгами самолично одаривала. В свою приемную выходила, вечно наполненную попрошайками, со специальным ридикюлем. Никому не отказывала: то приданое бедным девкам даст, то солдатам пенсии назначит, а то просто послушает сказок разных и судьбу свою разгадает по их картам.

Царица Прасковья, мать Анны Иоанновны, жила в доме, где повернуться от проходимцев и проходимок было негде. Вместе со специфичной вонью «крестьянского духа» — смесью онучей с табаком и чесноком — вносили они в дом много насекомых-паразитов и грязи. И несмотря на регулярное хождение в баню, все страдали от вшей, блох и вообще нечистоплотности. Неопрятность, пыль, грязь, казалось, стали «вторым духом» русских домов. Вот как описывает один историк визит в дом царицы Прасковьи: «На девятнадцатом километре от Петроградской дороги лежит Троицко-Сергиева Пустынь. Раньше там были два скромных и грязных дома — сестер царицы Анны Иоанновны. Герцогиня Екатерина Иоанновна повела нас в спальню, где пол был устлан красным сукном, еще довольно новым и чистым, вообще же убранство комнат везде очень плохо, и показала нам свою собственную постель и постель маленькой своей дочери (это была Анна Леопольдовна. — Э. В.). Потом заставила какого-то полуслепого, грязного и страшно вонявшего чесноком человека довольно долго играть на бандуре и петь свои любимые песни. Песни были сального характера, потому-то молодая Прасковья (младшая сестра. — Э. В.) уходила из комнаты, когда он начинал петь, и приходила, когда он кончал. Но я еще более удивился, увидев, что у них по комнаткам разгуливает босиком какая-то старая, слепая, грязная, безобразная и глупая баба, на которой почти ничего не было, кроме рубашки. Принцесса часто заставляла плясать перед собою эту тварь. Она тотчас поднимает спереди и сзади свои старые, вонючие лохмотья и покажет все, что у нее есть. Я никак не воображал, что герцогиня, которая так долго была в Германии, жила сообразно своему званию, здесь может терпеть возле себя такую бабу»[118].

А «Во всякой всячине» читаем: «На днях съездил я к своей тетке, барыне лет семидесяти. Я старался подойти ближе к ее кровати, на коей она сидела, чтоб поцеловать у нее руку. Но почти непреодолимые препятствия между нами находились. У самой двери стоял превеликий сундук, налево множество ящичков, ларчиков, коробочек и скамеечек барынь. При конце сего узкого прохода сидела на земле слепая между двумя карлицами и две богомолки. Перед ними, ближе к кровати лежал мужик, который сказки рассказывал. Одна странница, два ее внука. Странницы лежали на перинах. Несколько старух и девок стояло у стен. Желая добраться до тетки, я перескочил через слепую, да неудачно, одной ногой угодил в карман с пирогом. Тетка как закричит: „Ты што, приехал ко мне домашних передавить? На слепую напал. Она так нонче пирогам радовалась, а ты, дурак, раздавил их своим бешенством“. Такого рода „нищелюбие“ практиковалось повсеместно в сердобольных мещанских домах»[119].

Нищие и приживалки были своеобразной кастой во дворце Анны Иоанновны. Они часто хаживали в покои императрицы рассказывать ей сказки. А поскольку происходили из народа и русский фольклор, изобилующий колдунами, домовыми, ведьмами, был им не чужд, развлекали царицу наперебой. Одна нищая рассказала царице вот такую сказочку про колдуна. Рассказывает крестьянка Аграфена Купцова: «Я была маленькою, лет пяти-шести, у дяди жила, и однажды поздно вечером в избу кто-то постучал. Тетка подошла к окну, а мужик и говорит: „Дай испить, кормилица!“ — „Поди дале, — ответила тетка, — там подадут“, — и Затворила окно. „Ну, так припомни, голубушка“, — пригрозил прохожий и пошел себе. Наутро муж тетки с ярмарки воротился. Та отворила ворота, он въехал и вдруг вместе с ним въехала пестрая змея, обвила ступицы и тут же пропала. Испугались тетка с дядей и не знают, что делать. Стали искать, а змеи и нет нигде. С тех пор стали замечать в доме что-то странное: то горшки найдут под печкою, то посуда вдруг ни с того ни с сего из рук валится, то в горшке со щами лапоть найдут. Словом, много таких проказ было. Решили тетка с дядей из соседнего двора колдуна позвать. Позвали. Он огляделся, чарку вина выпил, другую просит. Сидит и молчит. И вдруг все видят, на потолке висит пара лаптей и мотается. А он кричит: „Погодь, вот я тебя“, — и еще рюмочку выпил. И стал что-то шептать. И вдруг, глядь, лапти валятся на пол, а шаровары все в ремни изрезаны. „Нет, тут посильнее меня надо“, — сказал колдун и ушел. Решили тетка с дядей священника позвать. Пришел священник, и вдруг все видят, что на печи стоят образа, вынутые из божницы переднего угла, и перед ними расставлены свечи. „Вот те раз“, — сказала тетка. Священник начал службу. И с этой поры немного меньше дух этот проказничал. Как-то раз мы, девчонки и мальчишки, играли на лугу, как вдруг увидели девочку, которая с месяц назад как умерла, — Сашу. На другой день опять эта Саша с нами играет. „Саша, — сказали мы, — ведь ты умерла, неужто ты из земли вышла?“ — „Нет, я не Саша“. — „А кто же ты?“ — „А я живу у Грушиной тетки под лавкой. Это я у вас постоянно озорничаю. Меня дедушка послал сюда, за то что ты ему испить воды не дала, я змеей обернулась“. И вот так и пришлось хозяевам с этим змеенышем жить, разные озорства от него терпеть, пока в доме пожар не случился и все сгорело, змея, наверное, тоже»[120].

Близко к нищей братии стоят и кликуши. Они есть всегда и были в России, и искоренить их невозможно — это устойчивый социальный элемент, наравне с проститутками и ворами. Слишком много надо жизненных пятен вывести, чтобы они с лица земли исчезли. А поскольку со своими пятнами даже могучее солнце справиться не может, где уж нам, «малым, сирым и убогим».

Ученые считают, что кликушество — это проявление своеобразной формы истерии, имеющей эротическую подоплеку. Впрочем, что мы дорогим читателям будем научной терминологией голову морочить. Скажем просто, по Фрейду: все несчастье, бабы, от мужика, то ли нет совсем, то ли плох. Естество это, природа бабы выпирает, свое требует, муторно и тошно ей, и она даже зачастую не догадывается, отчего это ей вдруг хочется на землю броситься, в конвульсиях биться, с рычанием и воплями, звериным подобными. Ученые, конечно, все на свой лад переиначивают. Это, дескать, гормоны виноваты. В таком-то полушарии мозга не хватает столько грамм ли, миллиграмм ли, гормонов этих. Пополни ими организм — и человек станет счастливым. Даже великое чувство любви ученые под химию подвели. В таком-то мозжечке избыток таких-то гормонов, чувство любви вызывающих. Словом, совсем человека своей химией одолели, а кликушество — несколько, правда, иначе сейчас проявляемое, — извести не могут. А народ гормонами там не интересовался, а истинную правду говорил: бес в человека вселился. И существовали специальные целители по изгнанию беса из тела человека, экзорцисты они назывались. После изгнания беса бабы становились шелковые и тихие, в церкви на пол не бросались, юбки в бесстыдстве не задирали и не вопили, как резаные. И большим мастером по делу извлечения бесов из нутра бабы был наш знаменитый Григорий Распутин. Его закадычный друг вначале, потом враг лютый иеромонах Илиодор подсмотрел в щелочку, как Григорий беса из одной бабы выгонял, и в ужасе от двери отскочил. А баба-то, одолеваемая бесом, — дородная, пышнотелая сорокалетняя вдова-купчиха. «Подсмотрел я, — говорит Илиодор, — и в испуге от двери отскочил, от того, что я там увидел. А Гриша вернулся через какое-то время, весь потный, уставший, сел на лавку и говорит: „Ох, и измучился же я, беса выгоняя. Вот бес так бес! Я такого сроду не видывал. Теперь все. Изгнал. Еле справился, уморил он меня. Пойду отдохну“».

Но эта излеченная купчиха, хотя и одолеваемая бесом, под русское кликушество не очень подходит. Кликушки бродили по России непременно в сопровождении проводника или проводницы. Некоторые из них действительно припадочными были, из эпилептиков, что наземь бросались в диких конвульсиях и с пеной у рта какие-то невразумительные звуки выкрикивали. И в этих их криках будто бы и есть вся суть. Находились люди, которые в этом усматривали разные пророчества, иногда совершенно точные. Так, припадочный Митька из-под Козельска, калека без рук и косноязычный, во время припадка напророчил наводнение, в котором погибнут двое мужиков. И действительно, ночью на одной реке вода поднялась выше меры и двое мужиков утонули. Или предрек одной княгине рождение наследника, которого она напрасно несколько лет ждала. И ребенок мужского пола действительно родился. А поскольку последняя наша царица Александра Федоровна Романова тоже с великим и напрасным нетерпением после рождения четырех дочерей ожидала рождения сына, Митьку немедленно взяли в царский дворец. С Митькой вместе пришел псаломщик Егоров, который эти эпилептические его бормотания до ума доводил, их суть разгадывал. Чем-то вроде переводчика у Митьки был. Ну, конечно, прежде всего Егоров перевел из бормотаний Митьки, что хочет тот чаю с вареньем, а когда чай получили, устроил Митька такой дикий припадок с воплями и конвульсиями, что царицу насмерть испугал. Но все же из невнятного бормотания Митьки Егоров вычитал, что наследника он царице обещает. И Митьку оставили при дворе. И раз он давал причастие в отвратительной форме. Изо рта. Положит порфиру в свой гнилой, беззубый рот, а потом кладет его в рот царским детям. Ну, три дочери с трудом, только чтобы матушку не обидеть, эту процедуру выдержали, а третья, старшая, Ольга, своенравной была. Не понравилась ей эта «святая» процедура, и она свою порфиру выплюнула. Что тут было! Царица мигренями и нервными приступами мучается, наказание за такое кощунство от Господа Бога ждет. И Бог не замедлил наказать: весь рот Ольги покрылся гнусными прыщами. С трудом ее вылечили. Грязнота и неопрятность «божьих людей» на Руси была делом святым. Истеричные барыньки собирали в кружевные платочки объедки со стола «божьего человека»: кусочки хлеба, огрызки огурца, а если им доставалась яичная скорлупа во время Пасхи — их восторгу не было конца. Такая скорлупа хранилась в особом ларчике дорогой реликвией для будущих потомков.