Любовные утехи русских цариц - Эльвира Ватала

Эти миленькие карлики просто необходимы были во всяком приличном аристократическом обществе. Они наравне с попугаями, собачками, маврами свою лепту в эротические наслаждения вносили. В Риме их заставляли, как гладиаторов, голыми друг с другом бороться. Дамы носили их на руках и под своими юбками, клали в свою постель и давали пососать грудь. Одна красавица так приохотилась и полюбила это занятие, что, не стесняясь многочисленной публики, даже на балах расстегивала свой корсаж и прикладывала карлика к своей груди. А когда Генрих IV вознамерился провести первую брачную ночь со второй женой Марией Медичи, что он обнаружил у нее под юбкой? Карлицу, конечно.

Тихая и скромная жена Людовика XIV (вот у кого жена была не под стать мужу) Мария Тереза, всю жизнь несшая на своих плечах и в сердце эту печать «политического супружества», изнывая в чужом для нее краю и терзаясь равнодушием мужа, в которого была, как кошка, безнадежно влюблена, пустилась времяпрепровождения ради, между вечным плачем, молитвами и поеданием немыслимого количества шоколада, в рискованную крайность: скрещивания маленьких карликов и обезьянок — и наблюдала процесс копуляции. Ну, обезьянки с грехом пополам каких-то там хилых детенышей время от времени на свет производили, карлы — ни в какую! А славно было бы Марии Терезе, умишком не отличавшейся, войти в историю раз уж не великой королевой, то хотя бы «великим мичуринцем»! Вот, дескать, смотри, мир, у вас там за столетия будут всего-то помидоры на картошке расти, а у меня выведена новая порода человечков — маленьких карлов!

Мария Тереза Австрийская, которая родила 16 детей (среди них была и гильотинированная дочь Мария Антуанетта), и которую называла свекровью половина Европы, всегда находила время для своего увлечения — разведения карликов. И когда некая дама Анна Хулицкая посетила ее двор в обществе маленького, 70 сантиметров роста, карлика Жужу, восторгу Марии Терезы не было предела. Она взяла карлика на руки, посадила к себе на колени и засыпала его поцелуями, спрашивая, что он считает в Вене особенным. «Я видел много удивительных вещей, — отвечал карлик. — Но самое удивительное — это то, что я, маленький человечек, сижу на коленях большой и великой государыни»[109]. Но нам кажется, что самое удивительное у этого карла было то, что в 30 лет он вдруг женился на совершенно нормальной женщине, которая родила ему двух нормальных дочерей и гордо носила мужа, не позволяя ему ступить на землю, публично на руках, доказывая всем, что он на «целую голову выше ее».

Но, возвращаясь к нашим шутам, напомним: от шута требовалось многое. И прав был Ю. Липе, который сказал: «Шуты, могли казаться дураками, но тем не менее они должны были обладать мудростью богов».

При царствовании Анны Иоанновны роль шута опустилась до скоморошества. И это тем печальнее, что много шутов у нее было аристократического происхождения, люди образованные, возведенные в свою шутовскую должность по причине какой-нибудь провинности. Так, М. В. Волконский был произведен в шуты с приказом ухаживать за левреткой Анны Иоанновны, граф Апраксин разжалован в шуты за то, что принял католичество. Это был самый высокооплачиваемый шут, но и самый «битый». Анна Иоанновна не церемонилась с телесным наказанием своих шутов. Когда, больной лихорадкой, он отказался кривляться и тузить других, то она его так отделала розгами, что он два дня мог спать только на животе.

Жалкая и унизительная картина дурачеств высшей аристократической знати в роли шутов нисколько не коробила Анну Иоанновну, наоборот, она с удовольствием смотрела и развлекалась, как пятидесятидвухлетний паж Михаил Голицын нещадно дерется с графом Апраксиным в компании со скоморохом князем Волконским и генерал-поручиком Салтыковым, в полосатых кафтанах и дурацких колпаках, напоминающих современных цирковых клоунов. Всем нравилось, что шуты вытворяли. А они устроили элементарную драку. Сначала притворялись ссорящимися, приступали к брани, и чем отборнее и грязнее была эта брань, тем сильнее веселилась царица. Потом начинали кусаться, щипали друг друга до крови и синяков, царапались и таскали за волосы. Придворные во главе с царицей хохотали вовсю. «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало», — образованные аристократы вынуждены были угождать низменным вкусам Анны Иоанновны. И если «угождение» было хорошее, порядочное богатство мог накопить шут при дворе. Так, главный шут Анны Иоанновны Педрилло, итальянец по происхождению, увез на родину гонорар за свои кривлянья в виде постоянной ренты, обеспечивающей его и семейство достатком на всю оставшуюся жизнь. Так же щедро был награжден шут Балакирев, которого особенно часто порола царица. Розги, погулявшие по его спине, очень даже ему окупились.

А достоинство, а гордость, а попранное чувство самоуважения, скажете вы, дорогой читатель! Что там! «Не до жиру, быть бы живу» — как же часто мы свою гордость прячем в карман во имя удовлетворения власть имущих!..

«Хлеба и зрелищ» требовал народ во все эпохи. «Хлеб» в первобытном обществе добывался охотой. Зрелища они устраивали себе сами. Собственно, афоризм «хлеба и зрелищ» никогда не только не исчезал со страниц мировой истории, но приобретал и приобретает все большую значимость до сегодняшнего дня.

Институт шутов никогда не исчезал и не исчезнет, как, например, еда, ибо это необходимо человеку.

Конечно, эволюция наложила свой отпечаток, и в настоящее время это уже не те шуты, разукрашенные и размалеванные, с перьями в носу исполнявшие мимические танцы, высоко подпрыгивая и подражая движениям животных. Животные всегда играли действенную роль в мимических танцах шутов: там, где преобладали птицы, их движения напоминали толчкообразные прыжки птиц, там, где в изобилии были кенгуру, например, шуты импровизировали неуклюжие прыжки этих сумчатых, где лошади — шуты высоко загибали головы, носились галопом, ржали и испускали громкие крики.

Шуты — это те же клоуны, выступающие в строго отведенных местах — на аренах цирка — и сохранившие яркий грим примитивного прошлого.

Сегодняшние шуты — это элегантные джентльмены с черными кожаными дипломатами и сотовыми телефонами, не имеющие своего собственного мнения и с ретивой почтительностью заглядывающие в рот власть имущему, ловящие каждое его слово и глубоко прячущие собственное мнение. Если раньше трибуной шута был монарший двор, сегодняшний шут выступает на куда более широкой арене. К его услугам живые «медиумы» и мертвая, но очень действенная техника.

Придворный шут во времена королей и царей нередко выступал арбитром в делах нравственности, ибо только ему было дано право шутить над королем, царем или свитой. Вспомним, что у самого грозного из всех царей, Ивана Грозного, от одного вида которого придворные дрожали, шут мог допустить такую шутку, как уговаривать царя поесть в постный день мяса, потому что он и так ест человеческое мясо каждый день. Шуты, скоморохи, балаганные зрелища — вот народные увеселения неизменных ярмарок на Руси.

Скоморохи были всегда любезны русскому народу: одни играли на гуслях, сурме[110], другие били в бубны, третьи плясали, четвертые показывали медведя, собак. Стихотворцы-сказочники умели прибаутками и рассмешить, и потешить. Некоторые из них носили на голове доску с движущимися фигурками и забавляли зрителя сценическими действиями. Это был прообраз позднейших, так распространенных в России домашних театров. Середину XVII века можно назвать эпохой скоморохов. Первый придворный спектакль в царствование Петра I в день бракосочетания его с Евдокией Лопухиной был дан 19 января 1689 года и назывался «Илья Муромец и Соловей-разбойник». Но самая живая эпоха драматического искусства начнется в восемнадцатом столетии.

Кроме шутов, карлов, скоморохов, другой важной частью, составляющей двор Анны Иоанновны, были сплетницы. Сегодняшним кумушкам, перемывающим косточки своим соседям на скамеечках у подъездов, даже и не снилось, какой степени изощренности, остроумия и злословия достигало это ремесло. Нужно было обладать талантом оратора и балагура, знать хорошо русский фольклор со множеством его пословиц и поговорок, владеть сочностью и яркостью разговорного языка и, уж, конечно, хорошо знать события, происходящие при дворе и вне его, и иметь в наборе арсенал матерных слов, чтобы угодить Анне Иоанновне на этом поприще.

И тут мы не можем не обвинить ее в ханжестве. Любя сочные, ядреные русские словечки, не особенно щепетильничая в отношении матерных слов, она наградила здоровой оплеухой известного стихотворца Тредиаковского, который осмелился, правда, по ее усиленной просьбе, прочитать ей оду эротического содержания. Сам Тредиаковский об этом факте пишет так: «Имел счастие читать государыне императрице у камеля, стоя на коленях перед ее императорским величием, и по окончании оного чтения удостоился получить из собственных рук ее величества оплеушину»[111].