Чёрная сабля - Яцек Комуда

он, дивя всех присутствующих витиеватостью речи. — Ты есть Бог единый из Троицы Пресвятой! Не губи доброй верёвки на мою хамскую глотку, пан вельможный!

С тем и бухнулся в ноги пану, принявшись лобызать заляпанные грязью бахмачи ротмистра. И правильно сделал — пан Барановский держал уши в носках подкованных сапог, особливо во время разговоров с чернью да простым людом.

— Казаки пришли, что ни на есть истинные, — скулил холоп, — резуны, псы окаянные. Чтоб мне галицкой хворью изойти, коли брешу. Те самые, что нам хутор разорили. Все, чтоб им пусто было — одной шлюхи выродки.

— Не те ли из сотни Александренко, что там второй день на вервии качаются?

— Казаки пришли за червонным златом да дукатами игумена.

Тут уж Барановский соизволил уделить холопу толику внимания.

— Одно лошадиное дерьмо там осталось да казацкая падаль. Весь монастырь вверх дном перевернули, и верь мне, хам, в твоём кожухе вшей больше плодится, чем талеров в игуменовом сундуке водилось.

— Как же им там быть, пан вельможный, коли они совсем в ином месте схоронены!

— Да ну? И где ж такое место?

— Сперва ваша милость награду мне посулит.

— В награду жизнь сохранишь, на осину не отправлю.

— Только тогда из монастырской казны ваша милость ни единого шеляга не узрит.

Барановский крепко призадумался.

— Ладно, будет, — молвил он. — Даю слово шляхетское, что по заслугам вознаграждён будешь. А теперь сказывай, где злато!

— В пещерах под церковью, — зашептал холоп. — Казаки туда подались, окрест церкви только стражу расставили. Слыхал я, что скалы долбят. Бочки ищут с червонцами, тымфами да талерами... А есть там и орты, есть шостаки, дукаты бранденбургские, португалы да флорины целые!

— Так сколько, сказывал, тех казаков?

15. Месть

Они влетели на монастырский двор и осадили коней, завидев конных семенов[9], что церковь окружили. При виде хоругви Барановского запорожцы попрыгали с сёдел, похватали мушкеты да бандольеры и кинулись к воротам.

— За ними! — вскричал Полицкий. — Лови!

— Стоя-а-ать! — Барановский загородил им путь. — В монастырь! Это засада!

Тотчас несколько десятков товарищей и почтовых соскочили с сёдел. Что было духу кинулись к монастырскому дому. Только, кажись, влетели внутрь — а уж в следующий миг выскочили с другой стороны строения. Всё обшарили, каждую горницу обыскали, на чердак заглянули, несколько досок из пола повыдрали.

— Ни души живой! — доложил Полицкий.

— К церкви!

Помчались к деревянному строению и спешились прямо у паперти. Кто-то пальнул в двери, другие подбежали с топорами. А зря — врата не заперты были. Хватило двух крепких пинков, и они с треском распахнулись, явив тёмное нутро, ряды икон да потемневшие росписи по стенам. С мандилиона глядел на них с лёгкой улыбкой Иисус Христос.

Товарищи рассыпались по храму. Панцирные заглянули во все углы притвора и нефа; через царские и дьяконские врата ворвались в алтарь, замерли перед престолом, что саблями изрублен был да запёкшейся кровью покрыт. Справа от него зиял пролом в половицах. Глянули под ноги — а там каменные ступени вниз уходят, в катакомбы.

— Там схоронились! — проворчал Полицкий. — Ваши милости, кто первый? Кому золото милее головы на плечах?

— Он первым пойдёт. — Барановский выхватил пистоль, с лязгом взвёл курок и упёр дуло в башку холопа, что их сюда привёл. — Хам! Время барщину отрабатывать. Марш! — скомандовал он и одарил ледяной усмешкой. — Заработаешь на награду! А вы, — зыркнул на Полицкого, — тут со своими людьми останетесь!

Холоп безропотно ступил на лестницу. За ним двинулся Барановский с пистолем, следом остальное товарищество, замыкала челядь с мушкетами.

Катакомбы глубокие были. Видать, выдолбили их в незапамятные времена. Свет факелов выхватывал из мрака груды черепов да костей, ржавые мечи, сабли да шеломы, что под стенами валялись. Во многих местах стояли пустые бочки да сундуки, на стенах виднелись следы огня и каменные очаги. Знать, катакомбы укрытием служили во время татарских набегов.

Спустились вниз и встали в большой, в камне высеченной палате. Отсюда три выхода вели. Барановский, недолго думая, подтолкнул холопа к самому широкому, а наместнику своему на два остальных указал. Разделились. Шли через завалы черепов, минуя ниши в скалах, где покоились высохшие, скрюченные тела монахов, что остатками истлевших лохмотьев прикрыты были.

Где ж казаки подевались? Неужто растворились в лабиринте палат да переходов? Никто по людям Барановского не стрелял, никто за поворотом не мелькнул. А может, был из катакомб потайной выход, которым молодцы и ушли?

А потом вошли в большую просторную палату. В стенах десятки ниш выдолблены были, куда кости монахов сложили. Тут же пожелтевшие черепа скалились на людей ротмистра, на полу валялись переломанные берцовые кости, меж которых шмыгали пищащие перепуганные крысы.

Барановский вдруг встал как вкопанный, положил свою тяжёлую, от сабли задубевшую правицу на плечо холопа.

— Пан Дыдыньский! Где твои люди?!

Холоп обернулся быстро да ловко. Сорвал с головы меховую шапку, отодрал приклеенную бороду, явив заросшее лицо пана Бидзиньского, наместника гетманской хоругви.

— С мертвецами в гробах лежат!

С хрустом костей, с треском да стуком разлетающихся черепов и берцовых костей ожили трупы в нишах. В единый миг мёртвые тела монахов, ветхими тканями укрытые, поднялись, вскочили на ноги; а вооружённые служки выкатились из-под груд черепов да костей. Иные сбросили с себя лохмотья и выпрыгнули из-за высохших тел. С лязгом взводимых курков тридцать стволов уставились прямо в лица людей Барановского.

— Бросайте ружья и сабли, господа! — прогремел голос Дыдыньского, стряхнувшего с себя остатки скелета и вскочившего на ноги. — Не нужно здесь кровопролития! Выдадите ротмистра — и дело с концом!

Холодная усмешка искривила губы Барановского.

— Сложите оружие, сударь! — Дыдыньский протянул руку. — Незачем губить добрых солдат.

Ротмистр схватился за ствол пистолета и шагнул к поручику. Он скалился потрескавшимися губами, взгляд его сочился насмешкой над предполагаемым победителем. А когда почуял, что Дыдыньский тянется к рукояти, внезапно толкнул его и что было мочи саданул рукояткой в живот!

Дыдыньский согнулся пополам. Барановский выпустил ствол и кинулся к выходу.

Бидзиньский выстрелил... Мимо.

Пуля прошла у самого уха Барановского, расколола пожелтевший череп, отрикошетила от скалы с оглушительным визгом. Ротмистр долетел до выхода из коридора и застыл, когда из темноты выскочили трое почтовых с