Добролёт - Валерий Николаевич Хайрюзов

махнула рукой. – Каждый должен делать своё дело. Если понадобится, то звоните! Она протянула мне листочек, на котором стоял голубой больничный штамп хирурга высшей категории.

Снизу шариковой ручкой были написаны номер телефона и фамилия врача: Поротова Клавдия Васильевна. И, оглянувшись на поджидающую санитарную машину, предложила: – Уже поздно. Давайте мы вас подвезем.

– Нам ещё надо сдать самолет! А вы поезжайте. Вам тоже надо больных сдать. Спасибо за работу. А я вам позвоню…

С той поры прошло много лет. Вспоминая это санзадание, я всегда жалел, что позже так и не позвонил Клавдии Васильевне.

«Нервюра»

В моей жизни, в детстве, случились три события, которыми я очень гордился. Первое – когда научился ездить на велосипеде, да не на детском, как многие начинают ныне, а на взрослом, для этого приходилось выгибаться, как червяк, под рамой, чтобы достать ногами педали. Второй подвиг я совершил, когда научился плавать. Там главным было преодолеть чувство страха перед глубиной, поскольку мне не раз приходилось слышать, что на озере Курейка в воде обитает русалка, она может схватить за ногу и утащить в глубину. Моя завсегдашняя подружка и одноклассница Аня Пчёлкина потешалась над моими выпученными от страха глазами, когда я, держась берега, делал отчаянную попытку проплыть кружок, по-собачьи загребая под себя растопыренными пальцами холодную воду. Она же, стройненькая и прямая, подходила к берегу и, вытянув вперед ладошки, прямо надо мною прыгала в воду, показывая, что нырять и плавать можно легко, свободно и что она чуть ли не та самая русалка, которой глубина в радость.

И, наконец, коньки! У Ани были хоть и девчачьи, но настоящие, на них она даже не каталась, а летала по льду в белых ботинках! Швыркая носом, я в очередной раз приматывал отрезками от бельевой веревки заржавевшие снегурки к подшитым валенкам и на дрожащих, непослушных ногах даже не скатывался, а выползал на лед.

– Юрка, да это совсем просто! – смеялась она. – Главное здесь – научиться держать равновесие.

Легко сказать «научись», когда затянутые в закругленную сталь ноги не катили, а то и дело взлетали вверх, хлопнувшись на спину каждый раз приходилось на себе ощущать, что сила трения не зависит от площади соприкосновения. Надо отдать должное моей подруге, когда я падал, она тут же подлетала ко мне и помогала встать, не забывая спросить: «Юр, тебе не больно? Ты держи ноги твердо – и все получится», и, придерживая меня, как ребенка, катила по льду. Но постепенно ее усилия начали давать свои плоды, я самостоятельно, уже без ее подмоги, начал перемещаться по льду.

И все же однажды я сумел не только удивить Аню, но и забыть все свои промахи и падения. В одной детской книге я прочитал, что китайцы давным-давно придумали запускать в воздух бумажных змеев. По картинкам я попытался собрать змея, но у меня не получалось. На помощь пришел отец. Он настругал тонких фанерных палочек, скрепил из них по уголкам ниткой четырехугольный каркас. Затем крест-накрест соединил углы, обклеил продолговатый квадрат газетным листом, концы трех ниток собрал как бы шалашиком посреди квадрата и привязал к вершине катушку с нитками, а к нижней реечке для устойчивости и равновесия – тонкий тряпичный хвостик. Мы вышли в огород, и о, чудо! Склеенный и собранный из тонких реек змей, поймав плотный ветерок, выпорхнул из отцовских рук и, виляя хвостиком, потянул бумажную рамку вверх. Разматывая с катушки нитку, отец потихоньку отпускал змея, и он по большой дуге, подставив свою бумажную грудь невидимому потоку, послушно стал подниматься над крышами домов в бездонную глубину неба. Передав мне катушку с нитками, отец ушел по своим делам. И тут к нам прибежала Аня. Подставив ладонь ко лбу, она стала следить, как я, разматывая катушку, отпускал змея на большую высоту.

– Ты че, сам сделал? – каким-то незнакомым, удивленным голосом спросила она.

– Не-е-е, отец помог, – признался я.

– Юр, а можно мне подержать твоего змея? – неожиданно попросила она.

В голосе Ани я уловил незнакомые нотки.

– Конечно, – быстро согласился я, – только крепче держи катушку.

– А он не упадет?

– Не, не упадет, а ты смотри под ноги, еще, чего доброго, споткнешься.

– Как бы мне хотелось быть на месте этого бумажного змея! – призналась она, возвращая катушку. – Весь мир под тобой: дома, улицы, крыши… А ты одна рядом с ним в небе, и можно даже потрогать солнышко.

– Ты чего, сдурела? – прервал я. – От солнца можно сгореть, как Икар.

– А кто такой Икар?..

– Икар – сын Дедала. Они жили в Древней Греции на острове Крит. – И неожиданно для себя я рассказал Ане, что записался в авиамодельный кружок и что там мы будем делать настоящие самолеты и планера.

– А я хожу на курсы кройки и шитья, – призналась она и, почувствовав, что меня это не впечатлило, добавила, что ее родители наняли для нее репетитора для занятий по английскому языку. – Кстати, ее муж, Яков Иванович, руководит тем самым кружком, в который записался ты.

В нашем предместье Яков Иванович был известным человеком, говорили, что он участвовал в войне с фашистами, сбил несколько немецких самолетов и был списан по здоровью. Для меня же главным было то, что он лучше всех знал дорогу в небо и совсем не был похож на наших школьных учителей. На занятия он приходил в старой, видавшей виды кожаной куртке, разворачивал чертежи моделей и развешивал их на стене. Впервые от него я услышал незнакомые прежде слова: шпангоут, лонжерон, перкаль, стрингер, киль, нервюра. Казалось, названия и слова падали из другого, досель неведомого мне, мира. Однако больше всего мне нравилась поношенная летная куртка, от нее пахло кожей и махоркой, но мне тогда казалось, что она пахнет небом.

– Модели бывают трех типов: таймерная, резиномоторная и кордовая, – рассказывал Яков Иванович.

– А на какой поднялся в воздух Икар? – спросил я.

– Он летел на крыльях, которые собрал его отец Дедал. Сделаны они были из перьев, скреплены льняной нитью и смазаны воском. Перед тем как лететь, отец предупредил Икара, чтобы тот не поднимался слишком высоко, так как солнце растопит воск и может произойти непоправимое. Но Икар не послушался и упал в море. Говорят, что это была первая письменно зафиксированная авиакатастрофа.

– А когда полетели наши? – допытывался я.

– Наши? – Яков Иванович потер лоб и улыбнулся. – Был у нас такой первый в своем роде аэронавт, подьячий Никита Крякутный. Говорят, он смастерил себе крылья и, забравшись на колокольню на глазах