Трофейщик - Алексей Рыбин

— Ты что, гад, делаешь? Отпусти, сволочь!..

— Ах, сволочь? — Лебедев с размаху ударил ее по закрытой свитером щеке. — Я сволочь? Я? — Он бил еще, наотмашь, с двух сторон, подтягивал свитер повыше, чтобы не видеть Таниного лица — боялся, что под ее взглядом может обмякнуть и ненависть останется в нем, а нужно было ее выплеснуть из себя всю, до конца, до последней капельки, чтобы не мешала она дальше жить и думать, а думать теперь ему нужно было много, гораздо больше, чем прежде. — Кто вас, Сашу твоего, из дерьма вытащил, кто? А ты, ты даже не смотрела на меня, когда я по тебе с ума сходил! Все эти годы! Я бы для тебя все сделал, все! Что тебе этот урод? На кой хрен он тебе? Жлоб, жлоб, жлоб! — Он хлестал ее по щекам изо всех сил, усталость не приходила, наоборот, Лебедев как-то с каждым ударом свежел, взбадривался, проходила апатия, одолевшая его с утра, он словно молодел. — Н-н-н-на! — нанес он последний удар уже кулаком, и Таня затихла, потеряв, по всей вероятности, сознание, — рука у Лебедева была тяжелая.

Он рванул молнию на ее джинсах и стащил их вместе с трусиками с длинных, желанных им много лет Таниных ног. С урчанием навалился сверху и вошел, вонзился глубоко, сразу до конца в ее словно уснувшее тело. Таня дернулась от боли, застонала, очнувшись, путаясь руками в свитере, попыталась спихнуть с себя горячее тело, но Виталий Всеволодович своей большой круглой головой ударил ее и прижал к полу шевелящийся серый шерстяной комок. Лебедев не знал, сколько раз он кончил. Не знал, сколько времени все это продолжалось, — ему казалось, что бесконечно долго. Таня была неподвижна, двигался только один он. И откуда столько сил взялось? Он доводил себя до полного изнеможения, падал на ее грудь, лежал, отдыхая, несколько минут, и снова начинал двигаться, сначала медленно и осторожно, набирая силы, потом быстрее, быстрее, и снова мир начинал кружиться вокруг в сумасшедшем калейдоскопе, снова он чувствовал, что растворяется в собственном поту, и воздух, с жадностью всасываемый им через широко открытый рот, казался густым, как хорошее домашнее виноградное вино, и Танино обмякшее под его тяжестью тело тоже плавало в пахучем, остром поту, и руки ее, ослабнув, упали за голову, волосы выбились из-под свитера, до сих пор скрывавшего ее лицо, а Лебедев все взлетал над ней и падал вниз, выжимая из себя последние капли, последнее раздражение и страх, обновляясь, успокаиваясь, словно сдирая с себя какую-то противную, жесткую коросту…

Наконец он поднялся на руках над сломанным, смятым телом, осторожно стащил с Тани свитер: «Не задохнулась ли?» — подумал опасливо. Таня не задохнулась. Лицо ее было красным, волосы слиплись от пота, глаза закрыты, Таня тяжело вдыхала горячий воздух. Лебедев только сейчас понял, что все это время на плите кипел, свистел и булькал чайник, пуская по диагонали вверх толстую струю пара.

— Танечка, любимая… Поедем со мной, — забормотал Лебедев, не зная, что ему делать дальше.

— Уходи, — еле слышно прошептала она.

— Поедем со мной, — снова проговорил Лебедев тоже шепотом.

Таня повернула голову набок, не открывая глаз. Нужно было уходить. Он отомстил. Отомстил всем. Теперь пути назад нет, это точно. Он смотрел на женщину, почти пожилую уже — сейчас он понял, как она постарела за годы их знакомства, — растрепанную, уставшую. Что с ней теперь делать? Конечно, она все расскажет Звягину. А не расскажет, так он сам поймет. Умный, черт. Вон у нее какие синяки под глазами. И ссадины. Посуда вся перебита. Вдруг он увидел, что его ладони в крови. «Это еще что?» — испуганно вздрогнул Виталий Всеволодович. Переводя взгляд пониже, он понял, что кровь это не его, а Танина — живот ее был в глубоких, еще сочащихся длинных порезах. «Это когда я ее по столу протащил», — сообразил Виталий Всеволодович. Взглянув на свою рубашку, он покачал головой. Пока он возился на Танином изрезанном фарфоровыми осколками теле, светлая дорогая рубашка стала похожа на палитру художника, всем остальным цветам предпочитающего различные оттенки красного.

Он уже пришел в себя. Спокойно встал, прошел в ванную и тщательно вымыл руки, ополоснул лицо, вытерся, причесался. Заглянул в кухню — Таня лежала на прежнем месте не двигаясь. Тогда он вошел в спальню, открыл шкаф и выбрал себе среди вещей Звягина белый джемпер с высоким горлом. Сверху надел пиджак, свой, который он снял, садясь за чай, взял оба чемоданчика — с деньгами и документами, которые он не рискнул оставить в машине.

— Таня, последний раз спрашиваю — поедешь со мной? — Не услышав из кухни ответа, открыл дверь на лестницу и, в последний раз повернувшись, крикнул в молчаливую квартиру:

— Счастливо тебе. Не обижайся. Прости меня.

Холодный утренний воздух заставил его слегка задрожать. «Вот и хорошо. Не засну за рулем по крайней мере». Лебедев решил не думать о том, что сейчас произошло. Все, там все кончено. Началась новая, свободная жизнь. «Сейчас нужно заправиться — на выезде из города, и вперед. Уже пора». Он ехал по пустынным утренним улицам, лицо его было серьезно, руки крепко сжимали руль, он наконец снова чувствовал себя хозяином положения. Все в его руках. Теперь он никому не даст собой вертеть. Никому.

…Если бежать к тайнику — далеко, а следовательно, долго, он их потеряет. Найти, конечно, можно — столько они вокруг себя шуму создают, следов оставляют, но время будет потеряно, они могут уже возвращаться от конечного пункта, а он должен, обязан увидеть, из-за чего все это закрутилось. Идти за ними без оружия тоже не очень-то приятно. Это только в кино Рэмбо остренькими сучками мог взвод солдат порубать, здесь не кино, здесь дела посерьезней. Ване они ничего не сделают, он был в этом уверен. Им нужен свой врач, а Ваня уже достаточно много знает, чтобы понимать, что если он не будет молчать, то не проживет и дня. Уж кто-кто, а Иван Давидович — человек умнейший и опасливый. Сто очков всем своим друзьям даст в этом смысле.

Нет, нужно идти к машинам. Достать из тайника автомат и ждать их там. Он должен рассчитаться за все. Должен принять бой. Алексей полежал немного, слушая, как удаляются шаги бандитов, стихает треск сучьев и шелест раздвигаемых ими ветвей, дальше и дальше уходят голоса, смолкнув наконец совсем. Обратно на тропу он решил не выходить: этот лысый — хитрая тварь, он мог и в засаде кого-нибудь оставить. Нет уж, придется поднапрячься — Алексей медленно, сначала ползком, потом поднявшись во весь рост, осторожно стал прокладывать себе путь назад, протискиваясь через совсем уже плотную, сплошную живую изгородь. Иногда ему казалось, что вот сейчас он застрянет навек, что стволы и ветви черных деревьев не пожелают его пропустить. Сейчас он действительно понял, что они мало того, что живые, но, скорее всего, еще и мыслящие существа, — не захотят, чтобы он и дальше нарушал их покой. Вот сейчас они еще на сантиметр сомкнутся, прижмутся друг к другу чуть-чуть покрепче, придвинутся поближе — и все, пропал Алексей. Ни вперед, ни назад пути уже не будет. И не то что пути, а вообще возможности пошевелиться. «Что за паника?» — зло спросил он себя. Он же у себя дома! «В чем дело? — спросил он шепотом, остановившись на мгновение. — Это я. Я — свой». Это был чисто психологический трюк, самогипноз. Алексей, хоть и считал лес мыслящим существом, был глубоко убежден, что человеку никогда не найти с ним общего языка, — это даже дальше, чем инопланетяне какие-нибудь, это абсолютно другая… цивилизация? Культура? Нет здесь ни цивилизации, ни культуры, это — другое. Но трюк сработал. Или действительно лес услышал его слова и понял их? Но, как бы там ни было, он стал протискиваться дальше, и дело пошло легче, скорость его движения увеличилась — лес открывал ему дорогу. Или просто чаща кончилась? Главное — скорее добраться до тайника. Но сначала нужно было выйти к машинам — там он легче мог сориентироваться.

Алексей старался двигаться параллельно тропе, но все равно пришлось уйти далеко в сторону — попадались места вовсе непролазные, неожиданные овраги сбивали с прямого пути, и он вышел из чащи метрах в пятистах от нужного места. Здесь было уже редколесье, и местность просматривалась довольно хорошо. Оглядываясь по сторонам, он осторожно стал пробираться туда, где должны были стоять машины, стараясь ступать бесшумно и временами останавливаясь, прислонившись к дереву, замирал и слушал, нет ли вокруг подозрительных тресков или шелеста. Все было тихо, и он уже видел вдалеке две машины, уже можно было подойти к ним и спустить, скажем, шины или еще что-нибудь сделать, но он решил еще раз подстраховаться. Лег на живот, выбрав удобное для обзора место, и поставил себе цель — не шевелиться минут двадцать, береженого Бог бережет, мало ли что они напридумывали…

И уже спустя несколько мгновений он понял, что поступил единственно правильным образом. Все его приключения, пойди он прямо к машинам, могли бы уже закончиться: ближайший к Колиным «Жигулям» куст зашевелился и из-за него появился сам хозяин авто — великан неторопливо застегивал ширинку, обводя взглядом окрестности. По-видимому, оставшись довольным увиденным, он потянулся, широко раскинув толстые руки, и сел на травку спиной к машинам, а лицом аккурат к лежащему Алексею. «Вот дьявол!» Коля сидел на земле, уставившись прищуренными глазами прямо на него. Черт, он ведь наверняка вооружен. Да и бегает, должно быть, хорошо. Не жирный он боров — Алексей в таких вещах разбирался, определял силу противника по его фигуре достаточно точно — просто здоровый, накачанный. Многие люди заблуждаются, думая, что толстяки не могут быстро бегать. Как бы не так! Знавал Алексей одного вратаря хоккейной команды, такой же примерно комплекции был, как этот Коля. Однажды колоду карт разорвал пополам на глазах у Алексея. На спор. На бутылку водки спорили всего-то навсего. А потом как-то раз Алексей увидел этого своего знакомого, бегущего к закрывающему уже двери автобусу. Страшное это было зрелище. Со скоростью спринтера стодвадцатикилограммовая туша неслась по тротуару, чудом не сметая прохожих, — они, казалось, сами разлетались в стороны от поднятого бегущим вратарем вихря… Да, толстяк толстяку рознь. Лучше не рисковать. Да и что бегать — деревья здесь росли редко, довольно далеко одно от другого — спокойно мог его Коля пристрелить.