Бог, которого не было. Белая книга - Алексей Р. Френкель

это выйти из своего кафе, завернуть за угол, и ты сразу же найдешь того самого. И мое (ну то есть твое) дитя вышло из кафе, завернуло за угол, посмотрело на прыщавого «того самого» и решило, что ты сбрендил. Ну, в смысле с ума сошел на старости лет.

«Этого не может быть, — написала Севан тебе. Ну то есть мне. — Он прыщавый, бедный и похож на богомола! И эти его брови!»

Но ты, то есть я, уже закусил удила. Я рассказал ей все: и про возлюби ближнего своего, и про «беспонтовый пирожок». У нас завязалась переписка: Севан была упряма, зато я обладал прямо-таки божественным терпением.

«Боже, — писала тебе Севан, — похоже, вы совершенно ничего не понимаете в современных мужчинах, а главное — в женщинах. И объясните мне: Роман — панк, я правильно поняла? Ну как этот Летов и его “охуевшие”?»

Пришлось объяснять, что, во-первых, не «охуевшие», а «опизденевшие». И что это два совершенно разных состояния человека. Да и человечества в целом. «Охуеть» — это грубо, брутально и агрессивно. Линейно и тупо.

Охуел — и выпил всю водку, например. Или вот некто Snoop Dogg перепел Sad But True «Металлики». Он — охуел.

Опизденевшие — они другие. Тут налицо космическая растерянность и вселенская потерянность. А еще — трагическая нежность. Опизденевшие люди делают харакири, чтобы рассмотреть бабочек у себя в животе. А для своих любимых воруют с неба луну, но не успевают подарить, потому что сдают эту луну в комиссионку, а деньги пропивают. Потому что — опизденевшие.

А во-вторых, Летов больше чем панк. Хотя не так. Он — больше панк, чем само понятие панк. Он не про наблевать в гостиной. Он не про войнушку с властью — он про войнушку с Богом. Ну, это я сейчас тебе объясняю. Ты же наверняка Егора Летова даже не слушал никогда. Ты — это Бог.

А вот Севан, похоже, послушала Летова. Ну или меня, ну то есть тебя, послушалась. А потом написала мне, ну, тебе как бы: «Господи, пусть он будет посмелее… он мог бы уже хотя бы попробовать меня поцеловать… и подскажите ему, пожалуйста, не заправлять майку в джинсы. Если вдруг вашего слова ему будет мало, скажите, что Летов никогда не заправлял майку в джинсы. Я все фотки с ним в инете посмотрела».

А еще через пару недель: «Господи, спасибо, спасибо! Свершилось! В постели он просто Бог! Ой, вы уж меня извините и не подумайте что-нибудь такое. Но он действительно очень хорош! И как он только догадался — я ведь, кроме вас, про эту позу (ну, вы знаете, о чём я) никому не рассказывала. И про, что, ну, в тот самый момент я люблю, когда меня за грудь кусают. За левую».

И вот сейчас совершенно опизденевший Рома кричал, что у них с Севан через неделю свадьба. Вот такой совершенный блюз получился. Я сам опизденел и чуть было не благословил его, но вовремя опомнился. Говорить было не нужно. Все слова — пиздёж, как говорил Егор Летов.

Все произошло случайно, как и планировалось

Через неделю действительно была свадьба. В зале Paradise. Со стороны невесты было человек двести и рав, со стороны жениха — один Авраам. Ну то есть Чарльз Уотсон — сумасшедший профессор из Кембриджа. Тот, что расшифровал твое послание миру. За что и был послан этим самым миром.

Тебя представлял я. Ну как представлял — играл на рояле, пока все остальные праздновали. Правда, я заранее послал Севан твое письменное поздравление — мол, плодитесь и размножайтесь, и деньги — всю свою месячную зарплату. Но она не ответила. То ли слишком много было предсвадебной суеты, то ли она ожидала от Бога больше денег. Но больше у тебя не было. То есть у меня.

В общем, это была обычная еврейская свадьба. С разбиванием стакана, купой и морем еды. Авраам добросовестно таскал стаканы со спиртным мне на рояль. Я пил и играл, думая, как проживу еще целый месяц без денег. И еще — как бы не заржать. Ну потому что этот богомол нежно прошептал на весь зал своей невесте: «Бог — есть. Нашел же он мне тебя». Ну вот поэтому я, нашедший Роме Севан, а ей, соответственно, Рому, и пытался не заржать.

На танце жениха и невесты — а это был Dance me to the end of love Коэна — у рояля внезапно появился ты. Со своим вторым.

— Те, кому не нравится Леонард Коэн, лишены сердца, — меланхолично заявил ты, окуная лицо в мой стакан виски.

— Те, кому нравится Леонард Коэн, — лишены ума, — возразил твой второй, забирая себе с рояля еще один стакан, который принес мне Авраам.

— Они будут жить долго и счастливо, — поднял для тоста свой виски ты.

— Два года — счастливо и сорок шесть лет — долго, — парировал твой второй и выпил, не чокаясь.

Веди меня в танце под горящую скрипку, продолжали мы с Леонардом Коэном, танцуй со мной сквозь несчастья и страх; бледная и счастливая кружилась Севан в объятиях своего жениха; приподними меня как оливковую ветвь; счастливая и неподъемная мать Севан лежала всеми своими ста двадцатью килограммами в объятиях своего мужа, и было совершенно ясно, что твой второй — прав; танцуй со мной до конца любви, проповедовал Коэн; а мамаша Севан, окончательно запыхавшись, остановилась и наступила тебе на ногу. Слава богу, что ты сообразил моментально извиниться, и все обошлось.

Мама Севан схватила с рояля стакан со спиртным и, глядя на свою пока еще стройную дочку, сказала мужу:

— Наверное, у нас с тобой скоро будут внуки. А помнишь, как мы познакомились?

Отец Севан, забирая мой последний стакан виски, добродушно кивнул:

— Конечно помню. Мы сначала переспали, а потом познакомились.

Мать Севан всколыхнулась и захотела обидеться, и мужу пришлось ее успокаивать:

— Ну мы же тогда все хипповали, кололись да трахались.

— Мы не просто раздвигали ноги, мы раздвигали границы допустимого, — пафосно заявила мамаша, приканчивая мой виски.

Тут уже даже твой второй не выдержал и заржал.

— Вы со стороны жениха? — грозно спросила счастливая еврейская теща.

— «Я со стороны смертного греха», — на автомате процитировал я Юрку Смирнова, потом спохватился и спрятался под крышкой рояля.

Мама Севан обиделась. В такие моменты мамы Севан, Кать и всяких прочих Джульетт становятся на глазах толще. Когда виртуальная стрелка весов подошла к отметке сто шестьдесят, вся свадьба молилась в голос.