Бог, которого не было. Белая книга - Алексей Р. Френкель

— Да бог с ней, со школой, — прекратила их спор тень напротив. — Утром придет восьмиклассница — вот сам у нее и спросишь. Спать можешь тут, — тень показала на матрац на полу.

И, словно говорить было больше нечего, тени пропали, а двери травы с грохотом захлопнулись. Никогда! Ништяк! — заспорили между собой потревоженные вороны, а Том Йорк с койотом снова где-то запели. На этот раз я четко различал слова: и в доме твоем слишком мало дверей, и все зеркала кривы. А дальше мы пели с ними на три голоса: так не плачь обо мне, когда я уйду стучаться в двери травы. А потом я уснул.

Цой жив, потому что вовремя умер

Утром действительно пришло утро и пришла восьмиклассница. Восьмикласснице было лет пятьдесят. А может, сто. Она была босиком и в косичках. Столетняяаможетпятидесятилетняябосикомивкосичках восьмиклассница сидела на полу рядом с моимточнеесчьимто матрасом. Пробило четыре двадцать утра, и восьмиклассница, как и положено в это время, закурила косяк. Я, делая вид, что сплю, наблюдал за ней сквозь полуприкрытые ресницы. Она вдыхала дым сосредоточенно, размеренно и красиво — так дышат продвинутые йоги на мастер-классе по пранаяме. Пурака (вдох), кумбхака (задержка), речака (выдох), шуньяка (задержка после выдоха). Затем снова пурака, кумбхака, речака и, наконец, шуньяка. Добив пятку, она преспокойно затушила косяк о свою пятку — не знаю уж, как это называется на санскрите. Восьмиклассница посмотрела на огромную дыру в полу рядом с моим матрасом, потом — на такую же дыру во мне, оставшуюся после ухода Даши. Ее лицо было спокойное и непроницаемое, как и ее пятка. В голове всплыли чьи-то строчки: смерть ко всем приходит с косой, а ко мне — с косичками.

— Ты ищешь Дашу? — Она достала откуда-то потрепанную книгу Кастанеды в бумажном переплете.

Я молча кивнул.

— Странно. — Она неторопливо вырвала страницу из середины книги. — Обычно сюда приходят в поисках истины… ну или кайфа, — задумчиво сказала восьмиклассница и стала сворачивать из страницы косяк. — Она была здесь, — ее руки набивали мудрость Кастанеды дурью. — Пару дней. Но ушла.

— Куда? — спросил я.

— А куда все уходят? — Она неторопливо закурила.

— Не знаю, — признался я.

— Я тоже.

Она протянула мне самокрутку. Я повертел ее в руках, пытаясь прочитать строчки. Все пути ведут в никуда, полупрочитал, полувспомнил я Дона Хуана и затянулся.

— А ты… — Я вопросительно вернул ей косяк.

— Восьмиклассница? — договорила она за меня и вдруг улыбнулась озорной улыбкой так, что без всяких слов стало понятно, что это именно она.

— Как же ты сюда попала?

— Так получилось, — пожала она плечами. — Я шла по Невскому и помахала какому-то парню, потому что думала, что он помахал мне. Оказалось, что он помахал какой-то другой девчонке, которая стояла за мной. Чтобы как-то выкрутиться из неловкой ситуации, я продолжила махать рукой, останавливая такси. Таксист подъехал и увез меня в аэропорт. Ну и как-то… у меня ж трояк по географии. — Она вновь улыбнулась.

На косяке осталось только одно слово: никуда.

— А где остальные? — спросил я, наблюдая, как никуда сначала покрывается золотом огня, а затем исчезает.

— Остальные? — переспросила восьмиклассница. — Они умерли. Все. Только Цой жив, потому что вовремя умер.

Она медленно, почти торжественно затушила Кастанеду о свою пятку.

Я до сих пор пахну ее духами

— Расскажи о себе, — помолчав, попросила она.

— Я не знаю, — растерялся я.

— Что не знаешь?

— Ну, я не так уж много о себе знаю, — признался я и тут же рассказал восьмикласснице все. Ну, может, не совсем о себе, я же не так много о себе знал, а то, что знал, — я не знал, как рассказать. Наверное, я рассказывал не о себе, а о Даше; а может, даже не рассказывал, может, я сыграл про Дашу столетнейаможетпятидесятилетнейбосикомивкосичках восьмикласснице на рояле, ну, может, и не совсем сыграл, рояля же там не было, но я сыграл восьмикласснице все. Про Дашу. Ну и про себя. Начал, естественно, с Waltz for Derby Билли Эванса, и восьмиклассница молча улыбнулась, одобряя мой выбор. А мир снова замер, как и тогда, когда Даша, ну, вернее, тогда я еще не знал, что она — Даша, но она шла сквозь этот замерший мир, слегка покачивая бедрами в такт эвансовского вальса. А когда мир смог говорить, то мир рассказал — не знаю толком, каким образом мир это рассказал, но он рассказал, что Карлос Сантана признался, что учился играть на гитаре, наблюдая за походкой женщин. А восьмиклассница сказала — она это и миру сказала, и мне сказала, — что вот Джими Хендрикс — он наверняка у Дашиных бедер учился играть на гитаре. И Джими Пейдж тоже у Дашиных бедер учился играть на гитаре. И Эрик Клэптон тоже.

А потом я сыграл и миру, и восьмикласснице, ну, может, и не всему миру, а только Лифте, в общем, я сыграл Лифте и восьмикласснице Round midnight Телениуса Монка, ну, ту, когда Даша безумно красиво молчала, я же — краснел, нервничал, трепетал всеми диафрагмами, а солнечные сплетения вспыхивали повсюду, и Firth trip Херби Хэнкока сыграл, ту, причудливые аккорды которой Даша разукрашивала дымом своей сигареты, и начал играть Summertime, а восьмиклассница вдруг рассмеялась и не дала мне доиграть Summertime; восьмиклассница как-то догадалась, что Даша не дала мне доиграть Summertime, и Лифта — тоже об этом догадалась; не знаю, как восьмиклассница и Лифта догадались, что Даша не дала мне доиграть Summertime, но они догадались; Даша сказала тогда: может, ты прекратишь трахать мне мозги и трахнешь меня по-настоящему? — и восьмиклассница и Лифта догадались, что Даша сказала: может, ты прекратишь трахать мне мозги и трахнешь меня по-настоящему? — поэтому восьмиклассница рассмеялась, и Лифта тоже рассмеялась; а еще столетняяаможетпятидесятилетняябосикомивкосичках восьмиклассница вдруг помолодела, ну, когда рассмеялась, — на ней вдруг оказались сапоги старшей сестры, и мамина помада на ней тоже как-то вдруг оказалась; на секунду, ну или на пару секунд на столетнейаможетпятидесятилетнейбосикомивкосичках восьмикласснице это все оказалось. И сапоги и помада. Вот так рассмеялась восьмиклассница. И Лифта тоже так рассмеялась.

А потом я сыграл Шопена. Ну, тот самый ноктюрн Шопена, безупречно печальные аккорды которого Даша неизъяснимым образом извлекала из старенькой сковородки, перемешивая деревянной лопаткой жарящуюся картошку. Мы эту сковородку еще потом выбросили, ну, потому что я подошел к Даше — это 8 мая было, когда я подошел к Даше, а когда мы очухались, оказалось, что листья на деревьях пожелтели, и