Ответ знает только ветер - Йоханнес Зиммель

— А где боли — в сердце?

— Нет. В ноге. В левой ступне.

— Сними туфлю.

— Не хочу. Правда, Анжела, сейчас все пройдет. Я…

Но она уже стащила босоножку с моей ноги. И пристально ее разглядывала. Потом начала массировать пальцы и всю стопу своими прохладными сухими ладонями. Нога лежала на ее коленях. Я сидел, прислонившись спиной к зубцам, а она стояла передо мной на коленях и мяла и гладила мою ногу.

— Не надо, — сказал я, — не пугайся, ничего страшного, правда, ничего. Иногда со мной бывает. Врач говорит, это совершенно не опасно. — Так я солгал ей во второй раз, солгал женщине, которую любил.

Анжела сказала:

— Роберт, ты пойдешь к специалисту, к самому лучшему, какой только у нас тут есть. Обещаешь?

— Да.

— Поклянись.

— Клянусь. — Об этой клятве мне еще придется вспомнить.

— С тобой не должно случиться ничего плохого — теперь, когда мы нашли друг друга.

О Боже, это было бы ужасно, это было бы так страшно…

— Ничего со мной и не случится, — заверил ее я.

Солнце палило во всю мочь. Вдали слышался смех тех монахов.

— Если неизбежны боли, если неизбежна болезнь, пусть у меня они будут, а тебя пусть минуют.

— Анжела, — взмолился я, — ну какую ты чушь несешь.

В ответ она приподняла мою стопу, прижалась к ней грудью и продолжала массировать ее, и вдруг я почувствовал, что боль мало-помалу начала ослабевать.

— Уже проходит, — сказал я. — Это всегда быстро проходит.

Но Анжела еще сильнее прижалась грудью к моей стопе и еще энергичнее гладила ее своими прохладными пальцами. И боль в самом деле отпустила.

— Все опять хорошо, да?

Я кивнул и встал.

Высоко над морем и над островом, под бескрайним небом, на крыше древней сторожевой башни, мы обнялись и поцеловались, и нам казалось, что этому поцелую не будет конца. Вероятно, со временем я позабуду все, что случилось со мной в жизни. Но никогда, до последней секунды перед смертью, я не забуду этот поцелуй на раскаленной от послеполуденного солнца крыше крепости на острове Святого Онора, меньшего из двух островов Лерен.

— Это был поцелуй навсегда, — сказал я.

— Да, — серьезно подтвердила она.

— На всю нашу жизнь, — сказал я.

Анжела нагнулась, подняла с пола зеленую бутылку, откупорила ее и дала мне хлебнуть, потом отпила сама, вылила остатки на раскаленные камни крыши и выронила бутылку.

— Для подземных богов, — пояснила она. — Да ты и сам знаешь.

— Да, — сказал я. — Знаю. — И я подумал, что человек может приблизиться к богам, только если он сделает другого человека счастливым, и еще я подумал о цветущем миндальном дереве святого Онора. И сказал:

— Для нас миндаль должен цвести каждый день и каждую ночь.

— Каждый час, каждую минуту, Роберт, и вообще всегда, пока мы живы.

На одном из зубцов я заметил крохотную ящерицу. Она сидела неподвижно, и ее круглые глазки глядели прямо на нас.

24

— Транснациональные компании, — сказал Клод Трабо. — Что это такое? Это компании, работающие во многих странах. Их производственные и инвестиционные программы в зависимости от наличия коммерческой выгоды свободно перемещаются из одной страны в другую…

Клод сидел на корме яхты, мягко покачивавшейся на волнах с бокалом виски в руке, положив босые ноги на шезлонг. Я сидел напротив. Мы с Анжелой только что вернулись с острова Сен-Онора. Теперь она вместе с Паскаль растянулась нагишом на верхней палубе и загорала. Я слышал, как они тихонько переговаривались друг с другом. Была половина пятого вечера и почти полный штиль на море. Макс и Пьер удалились в свои каюты. Я тоже потягивал виски. Вода за бортом здесь была такая прозрачная, что было видно дно. Там были камни, водоросли и множество рыб, больших и маленьких.

— Все транснациональные компании очень богаты. Некоторые владеют производственными мощностями, совокупная стоимость которых превосходит национальный доход государства средней руки. К примеру, годовой оборот «Дженерал Моторс» выше, чем валовой национальный продукт Нидерландов. Сумма годового оборота у «Стэндард Ойл», «Ройял Дач» и «Форд» больше, чем валовой национальный продукт таких стран, как Австрия или Дания. «Дженерал Электрик» богаче Норвегии, «Крайслер» богаче Греции, британско-голландская транснациональная компания «Юнилевер» находится на уровне Новой Зеландии. Структура руководящих органов этих компаний такова, что почти невозможно определить место, где принимаются принципиальные решения. Даже в такой промышленно развитой стране как Англия иностранные концерны контролируют более двадцати процентов ключевых отраслей промышленности. Примерно треть из ста крупнейших предприятий Германии в конечном счете контролируется извне, а это действительно очень крупные предприятия…

Пес Нафтали медленно пересек палубу и улегся возле Клода Трабо. Мы услышали, как наши дамы там наверху засмеялись. Повеял легкий ветерок. Яхта сильнее закачалась на волнах.

— В настоящее время невозможно — даже для государств — разукрупнить эти компании. Все они уже перевалили через тот уровень, при котором это было бы еще возможно, — если не перестроить по-новому всю экономику, что тоже немыслимо. Эти транснациональные компании позволяют себе делать массу вещей, нежелательных ни с национальной точки зрения, ни с более узкой точки зрения своего персонала. Компании решают, где именно они будут осуществлять исследовательские и конструкторские работы, а где — производить продукцию. Они же решают, что производить и в каком количестве. Они могут не допустить до применения на практике изобретений, если это препятствует получению ими максимальной прибыли. Любое давление на них, в том числе и со стороны правительств, безрезультатно. Можно лишь приблизительно представить себе их финансовые и — тем самым — предпринимательские возможности и оказываемое ими влияние на рынок, на конкуренцию, более того — на политику и государство; я ничуть не преувеличиваю. Мы с коллегами по гостиничному бизнесу твердо убеждены, что давление на английский фунт оказывается в основном транснациональными компаниями. Мы имеем здесь дело с такой мощью, которая в состоянии потрясти валютные рынки мира. Это и есть решающий фактор, и он не подлежит абсолютно никакому контролю со стороны закона.

— Значит, ничего нельзя поделать? — спросил я.

— Если государства не приложат все силы, чтобы защитить себя от этих монстров, все, что они творят, останется ненаказуемым и в конечном счете приведет к всеобщему хаосу, — Трабо взглянул на меня и рассмеялся. — Ты, конечно, думаешь: и это говорит такой человек, как Трабо. Но я могу спокойно зарабатывать много денег и тем не менее государственно мыслить. Разве ты считаешь, что одно с другим никак не вяжется?

— Отнюдь, вполне вяжется.

— Я не принадлежу ни к какой транснациональной компании. Мои гостиницы все до одной построены в сотрудничестве с теми государствами, где они находятся. Впрочем, только я один из всех, с кем ты вчера у нас познакомился, могу сказать это о себе.

Я сразу навострил уши.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ну, ты же сам знаешь — разве нет?

— Что я знаю?

— Значит, не знаешь. Фабиани, Торвелл, Саргантана, Тенедос и Килвуд образуют такую транснациональную компанию — они во всем мире, в том числе и в твоей стране. И фирма «Куд» принадлежит им всем, понимаешь?

В ответ я смог только кивнуть. Мне показалось, что яхту вдруг стало бросать из стороны в сторону. Фирма «Куд» принадлежит им всем… Значит, не только Килвуду, но и Тенедосу, Саргантане, Фабиани и Торвеллу!

— Видимо, что-то стряслось с их доверенным банком, с Хельманом. Не знаю, что именно. Эти люди могли помочь ему справиться с любой, самой большой трудностью и помогли бы — в своих собственных интересах. В их распоряжении неограниченные средства. Вместо этого Хельмана убивают.

— Да, — сказал я. — И никто не знает, почему.

— Верно, никто.

— Клод, ты даже не представляешь себе, как сильно ты мне помог: просто открыл мне глаза.

25

В семь часов вечера мы вернулись в Порт-Канто. Клоду очень хотелось, как обычно, еще побыть на борту, поговорить по душам и выпить, но Паскаль воззвала к его совести:

— Разве ты не видишь, что им хочется остаться наедине. Так что сделай над собой усилие и в порядке исключения удовольствуйся обществом собственной жены.

У меня все тело покрылось темно-красными пятнами, — несмотря на все кремы и масла, я обгорел на солнце, даже лицо нестерпимо горело. Я поблагодарил Паскаль за чудесно проведенный день.

— Ерунда, ничего особенного, — отмахнулась та. — Вскоре повторим. Ты друг Анжелы. Значит, и наш друг. Верно, Нафтали?

Терьер тявкнул. Мы попрощались с Пьером и Максом, я дал им обоим на чай, и мы, держа обувь в руках, перешли по мосткам на набережную. «Мерседес» Анжелы стоял прямо под огромными буквами, намалеванными на стене: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Я держал дорожную сумку Анжелы, в которую она сложила полотенца, свой купальник и мои плавки, и поддерживал ее, пока она надевала туфли.