Ответ знает только ветер - Йоханнес Зиммель

Терьер тявкнул. Мы попрощались с Пьером и Максом, я дал им обоим на чай, и мы, держа обувь в руках, перешли по мосткам на набережную. «Мерседес» Анжелы стоял прямо под огромными буквами, намалеванными на стене: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Я держал дорожную сумку Анжелы, в которую она сложила полотенца, свой купальник и мои плавки, и поддерживал ее, пока она надевала туфли.

Потом надел свои.

— И что — уже совсем не болит? — шепнула Анжела.

— Абсолютно не болит.

Трабо стояли на палубе яхты и махали нам, пока Анжела не выехала за пределы гавани.

— Умираю от жажды, — сказала она. — Вы, мужчины, попивали в свое удовольствие, а я поджаривалась на солнце вместе с Паскаль. Погоди, миленький, сейчас и я напьюсь. — Она резко свернула направо и тут же затормозила перед одноэтажным домиком с вывеской «Клуб Порт-Канто». Мы прошли через прохладный холл, несколько клубных комнат и маленький бар, где тихо играл оркестрик из трех музыкантов, и оказались на тенистой террасе. Мы уселись за столик у самой стены дома, где музыка еще была слышна. Кроме нас здесь было всего четыре пары. Я заказал шампанское, и когда его принесли, Анжела залпом осушила свой бокал, и я тут же его наполнил. На землю опускался вечер. И опять свет с каждой минутой менял свой цвет, а воздух был ласковый, как шелк. Я прошел в бар, дал музыкантам денег и попросил их сыграть «Вlоwin’ in the wind». Потом вернулся к нашему столику, где меня встретил вопросительный взгляд Анжелы:

— Что ты там делал?

— Ничего.

Мы выпили, и тут раздались первые такты «Вlоwin’ in the wind».

— Наша песня! — воскликнула Анжела.

Внезапно она вскочила с места, помчалась в бар и тут же ее голос зазвучал из динамиков на почти безлюдной террасе. Она пела в микрофон, очень тихо, почти шепотом, пела по-немецки, и приглушенные слова песни оттого еще сильнее западали в душу:

— «Сколько дорог в этом мире полны страданий и слез? Сколько морей в этом мире полны развеянных грез?..»

Рояль. Ударные. Саксофон с сурдиной. Голос Анжелы. Я откинулся назад, пил мелкими глотками, а мысли мои бродили где-то далеко-далеко…

Я сказал ей, что не женат. Я солгал Анжеле. Это было подло…

— «…сколько матерей давно одиноки, и ждут, и ждут столько лет?..»

Тело мое горит огнем. Не только от солнца и не от шампанского. Сам знаешь, от чего. Ты солгал Анжеле. У тебя дома жена. Ты не свободен. Нет, свободным тебя никак не назовешь…

— «…ответ, друг мой, знает один лишь ветер. И только ветер знает на это ответ…», — глухо пел голос Анжелы.

Ну и что! Внезапно я отбросил все угрызения совести. Ну и что такого! Я свободен! Ибо мой брак мертв. Лишь по документам Карин — моя жена. А настоящая жена, жена, которую я люблю, она здесь, рядом, и зовут ее Анжела.

А она все пела: «…сколько людей еще не свободны, а так хотели бы быть? Сколько детей, ложась спать, от голода не могут уснуть?..»

Не хочу открыть ей правду. И не открою. Буду молиться, чтобы этого не сделал кто-то другой, чтобы Анжела не узнала правды от других. Я должен завершить расследование. Должен работать, зарабатывать деньги. Я не имею права сдаваться.

«…ответ, друг мой, знает один лишь ветер. И только ветер знает на это ответ…»

Я должен… должен… Что? Что я должен? Разве я не имею права просто быть счастливым? Всю свою жизнь я был всем и везде должен!

Я все больше возбуждался, распаляясь от самооправданий, потому что чувствовал, что был неправ, сказав Анжеле неправду. Но я не мог сказать ей правду! Потому что сказав, мог бы ее потерять…

«…Сколько денег тратят впустую, посылая людей на смерть? — звучал голос Анжелы из динамиков. — Сколько высоких слов тратят иные, не видя беды круговерть?..»

Я не хочу потерять Анжелу! Никогда! Это был бы конец, конец всему…

«…Какая беда должна еще грянуть, чтобы люди сказали «нет»? Ответ, друг мой, знает один лишь ветер. И только ветер знает на это ответ…»

Голос Анжелы умолк. Медленно и печально запел саксофон и довел мелодию до конца. Пока она пела, я открыл коробочку от Ван Клифа. И теперь опустил бриллиантовые серьги в недопитый бокал Анжелы. Она вернулась к столику, сияющая от счастья.

Я поднялся.

— Спасибо тебе, — сказал я. — Спасибо, Анжела.

— Наша песня. Наша церковка. Наш уголок на террасе «Мажестик». Все это — наше. И нашего будет все больше и больше. Прости, милый наш уголок, что сегодня мы тебе изменили. Но завтра мы тебя обязательно навестим. — Мы сели. — А там, в баре, все еще жарко! — сказала Анжела. — Может, позволим себе еще по глоточку?

— Непременно позволим, — сразу согласился я. — Позволим себе еще глоточек. И проглотим свое позволение.

Анжела вскрикнула, уставясь в свой бокал.

— У меня начались галлюцинации, — сказала она. — Я вижу в моем бокале серьги. Такие, как у Марины Кэрол. Значит, я напилась.

— Я тоже, — сказал я. — Я тоже вижу серьги в твоем бокале. Вынь же их, любимая, а то, не ровен час, еще проглотишь.

Анжела достала серьги из шампанского.

— Ну надень же их, — сказал я.

Внезапно ее лицо изменилось. Оно стало серьезным и укоризненным.

— Ты в самом деле не в своем уме. Я никогда этого не приму! Как ты себе представляешь — я кто?

— Ты — женщина, которую я люблю.

— Но это безумие! У тебя нет таких денег!

— Ясное дело — есть! — возразил я. — Иначе как бы я мог купить эти сережки. С наилучшими пожеланиями от мадам и мсье Кемар.

— Нет, я их все равно не возьму! Ни в коем случае! Иначе буду казаться самой себе шлюхой!

— Но какой милой шлюшкой. А я всегда хотел полюбить шлюшку, — сказал я. — За твое здоровье, моя курочка! — Я повернул голову. — Гарсон, пожалуйста, замените бокал.

— Сию минуту, мсье!

Анжела все еще не могла оторвать глаз от бриллиантовых серег.

— Но откуда…

— А казино! Разве ты забыла?

— Значит, ты все, что выиграл, тут же отнес к Ван Клифу?

— Далеко не все. И не тут же. А только нынче утром. Я захотел купить тебе эти серьги, как только заметил, как ты на них смотришь. Ты, конечно, уже и не помнишь, когда это было. Но не мог. А потом выпало это магическое число тринадцать три раза подряд. Чистое знамение свыше! — Новый бокал принес сам бармен и наполнил его. Анжела представила мне его. Бармена звали Жак.

— Очень рад, сударь, — сказал Жак.

— И я весьма рад. Пожалуйста, еще бутылку шампанского, мсье Жак. — У меня было так легко на душе и так радостно!

Бармен удалился.

— Нет, нет и еще раз нет, — упиралась Анжела. — Я не хочу эти серьги. Я пойду с тобой к Ван Клифу, и мы вернем их.

— Он их не возьмет. Ювелиры никогда не берут товар обратно.

— А Кемар возьмет. Мы с ним друзья.

— Мы с ним тоже. И он не возьмет серьги. Он мне это клятвенно обещал. Ну, надень же их, пожалуйста.

Она посмотрела на меня своими огромными глазищами.

— Все это — сплошное безумие, — сказала она.

— Но какое сладкое безумие.

— И ни к чему хорошему не приведет.

— Разумеется, — сказал я. — Тебе придется надеть эти серьги.

Вдруг она рассмеялась.

— Роберт, ты просто невыносим! Выигрываешь кучу денег — и что с ними делаешь?

— Да, что я с ними делаю? — повторил я.

А потом я смотрел, как она прикрепляла обе сережки с длинными низками бриллиантов к своим маленьким ушкам и гляделась в зеркальце пудреницы. — Разве они не восхитительны?

— Это ты восхитительная, — сказал я.

— Ах, Роберт… — Она схватила мою руку, и я увидел светлое пятно на тыльной стороне ее ладони. — Роберт, я… Я так тебе благодарна… Если бы ты знал, как мне хотелось иметь эти серьги…

— А я и знаю. Я вообще все знаю, — ответил я. — Мсье Кемар и я — кровные братья и лучшие друзья, наша дружба нерушима. Выпей свой бокал. Мы откупорим вторую бутылку и выпьем еще. Сегодня у нас праздник. Надо его отметить. — Бармен Жак принес еще одну бутылку в серебряном ведерке. Я сам ее откупорил и наполнил наши бокалы. Мы чокнулись. И в этот момент зажглись огни на море, на суше, вдоль хребта Эстерель.

— За нас! — сказал я.

— За нас! — повторила Анжела. — Я никогда еще не принимала драгоценности в подарок от мужчины. Ты — первый.

— Мадам, — слегка поклонился я. — Вы осыпаете меня радостными известиями.

— Роберт…

— Да?

— Женщины должны тебя очень-очень сильно любить.

— Но я не хочу каких-то других женщин. Я хочу только тебя.

Ее рука все еще лежала на моей. А в ее ушах сверкали и искрились бриллианты. На яхте мы прилично напились с Клодом Трабо. И теперь я почувствовал, что мало-помалу пьянею, мягко и приятно.

— Только тебя одну, Анжела, — сказал я и поцеловал ее ладонь, на тыльной стороне которой светлело пятно.

На террасу ввалилась шумная веселая компания — судя по внешнему виду, то были киношники. Они расселись за столиками на некотором удалении от нас и говорили по-итальянски. Шестеро мужчин и одна молодая дама.