Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко

После этого, я клянусь вам, в эту комнату вошли примерно 35 разных врачей. Они стояли и смотрели на мои рентгеновские снимки, где не было вообще никаких переломов. И они стали разговаривать между собой. Ну как же такое может быть? Это же чудо. Я понимала. Говорили очень тихо: «Этого же просто не может быть, машина же по ней проехала. А как она могла по ней проехать, если у нее переломов нет никаких? Она, в принципе, может сейчас встать и пойти домой». Я это слышала.

И вдруг мне задают вопрос: «Так это что получается, вы та самая известная красивая русская, которая умирала у нас в госпитале ровно 1,5 года тому назад из-за неправильно удаленного зуба, заражения крови и газовой гангрены?» Я сказала слабым голосом: «Да, это я». Возникли всеобщие аплодисменты. Люди засмеялись, и один из них сказал: «You cannot kill a Russian woman» («Русскую женщину убить невозможно»).

В районе 05:30 меня забирают. Саша Годунов не уехал, он на своих руках перенес меня в свою огромную машину (у него был длинный кадиллак), практически положил меня и повез в Беверли-Хиллз по моему адресу.

Звонок в дверь. Встрепанная Крис в 6 утра открывает дверь. Саша не говорит ничего. Она в шоке. Ее хозяйку безумной красоты длинноволосый мужчина берет на руки и несет по коридору через весь дом и все комнаты и аккуратно укладывает ее на постель. Говорит: «Спасибо», и уходит. Крис тогда вообще ничего не поняла. А я сказала только одно: «Пожалуйста, принеси мне телефон, я должна поговорить с Максом».

Макс в это время был в Европе, находился на съемках. Я позвонила ему домой в Мюнхен, и, как ни странно, он все еще находился дома, хотя времени было 2 часа дня. Он снял трубку. И вот здесь, как всегда, Макс вспоминает, что в самых страшных ситуациях я абсолютно спокойна. И я говорю ему своим спокойным голосом: «Максимилиан, по мне проехала машина. Да, это так. Но со мной все хорошо. И переломов нет. Мы поговорим после того, как я чуть-чуть отдохну».

После этого начались отвратительные процедуры: полицейские, допросы, разговоры, как, что, чего. Я никогда в жизни не подавала в суд на Одри Канн, потому что я в действительности к ней очень хорошо относилась. Мне сказали, что на нее подает в суд сам штат Калифорния, потому как пострадали два человека и один из них мертв. Это было ужасно.

Потом меня снова и снова обследовали врачи. Мне сказали, что у меня есть целый год для того, чтобы выдвинуть обвинения. Они объяснили мне, что моя ситуация с позвоночником очень серьезная, что да, переломов нет, но что удар был такой силы, что сместилось вообще все, абсолютно все, и могут возникнуть крайне плохие последствия. Настолько плохие, что, может быть, я даже не смогу ходить. Но это врачи, и это их, как бы сказать, право – пугать пациентов и людей.

Что я хочу сказать: через год я стала терять гибкость, очень быстро и очень сильно. Мне, конечно, пришлось поменять мои упражнения. Я стала заниматься очень серьезной йогой, которой занимаюсь до сегодняшнего дня. Я работаю над своим телом каждый день. Я не позволяю ему лениться. Я сохраняю свою гибкость. Многие вообще удивляются, что в своем возрасте я могу делать такие пируэты. Я сохраняю свою гибкость, насколько могу. Но это нечеловеческий огромный труд.

Я никогда не хотела ничего плохого Одри Канн, я никогда не забуду, как где-то через год я ей позвонила – я не знала, что происходит, я не тот человек, который будет копаться в какашках, я просто хотела поговорить с ней, потому что она для меня была близка. У меня не было на нее какой-то злости. Но она закричала на меня в истерике: «Что звонишь? Ты хочешь узнать, как мне плохо, что у меня вообще ничего нет, что меня вообще всего лишили, что у меня отняли водительское удостоверение?» Ну а вы понимаете, в городе Лос-Анджелесе, где нужно ездить 90 км в одну сторону, 90 в другую и нет никакого транспорта, ты просто калекой становишься, если не можешь водить машину. Она кричала: «Я потеряла работу, я потеряла все! Идет суд надо мной! Что ты звонишь? Хочешь услышать, какая я несчастная?» – и бросила трубку. Мне было так грустно…

И опять я не считала в этой истории знаков судьбы. Все-таки как важно делать соответствующие выводы и менять свою жизнь, резко, если вы понимаете, что так нужно, если ваше сердце говорит вам об этом! Но в то время свое сердце я так не услышала.

19. Наташа и образ Наташи Андрейченко

Разница между персоной и личностью. Каждая роль – проживание реальной истории

Вы знаете, даже страшно начинать об этом говорить. Может быть, получится коряво. Дело в том, что Наташа и, так сказать, образ Натальи Андрейченко – это два образа или символа, которые для меня совершенно различны. Наташа – маленькая девочка, чистая душа, которая прошла колоссальный духовный путь. К этому великому образу, который люди часто называют легендой, к Наталье Андрейченко, Наташа, честно говоря, имеет очень небольшое отношение. Я к Наталье Андрейченко отношусь абсолютно иначе, нежели к Наташе. И когда я говорю о себе в третьем лице, люди часто улыбаются – или они не понимают, или крутят пальцем у виска, когда я говорю «в этом фильме, когда она побежала…», «когда она сделала это» или, скажем, «когда у нее

происходит этот танец, я помню, как она готовилась, как она вызвала Геннадия Абрамова на площадку, как они делали разминки,».

Геннадий Абрамов, хореограф из спектакля «Серсо», отпускает меня (точнее ее, Наталью Андрейченко) в этот танец. Понимаете, как интересно, он объясняет режиссеру Я сану (фильм «Прости»), что не нужны никакие постановки, что она, Наталья Андрейченко, сама все станцует. И действительно, этот танец вошел в сердца многих людей. Я сама вообще балдею от него каждый раз, когда я пересматриваю. Это так же, как с записью музыки и другим творчеством – я никогда не помню, что происходит в моменте, потому что я нахожусь в потоке, я расслаблена, и тело само выполняет «заказ Вселенной». Но ты как актер твердо знаешь свою задачу. Какая, например, задача была у того танца? Отпустить горе, отпустить трагедию, отпустить все, что ты только что видела: как твой муж целуется с молодой девчонкой. Боже мой,