Птичка в клетке или Клетка с птичкой - Нинель Лав

в больничной палате. Что позволяет себе эта женщина?! — по привычке возмутился Дмитрий Викторович и замолчал, вспоминая, что совсем недавно, не понимая ее желанье растормошить Павла и заставить его захотеть бороться за свое здоровье, он пытался вести с ней почти войну.

…Ненастоящая война между отцом и Кирой забавляла Павла, исход ее был очевиден — отец никогда не пойдет с ней на конфликт: она стала частью их семьи, ее связующим звеном, без которого их семья не сможет уже обойтись и рассыплется, как карточный домик. Видеть и слышать противостояние двух мнений — независимое упрямство одного и обоснованное возмущение другого — было интересно и поучительно: Павел был вовлечен в водоворот сражения, вокруг него ломались копья, пусть и игрушечные, но это была жизнь — несколько дней назад он понял это.

Дмитрия же Викторовича раздражало и огорчало непослушание Киры.

Он часто приглашал к сыну медицинских светил, выслушивающих, ощупывающих «больного», советующих и утверждающих, что депрессия, связанная с неподвижностью Павла, отступает прямо на глазах, и выстраивал правила в соответствии с их советами и собственными представлениями о больничном порядке, требуя от всех их неукоснительного исполнения. Но все его старания шли насмарку лишь только в палату без стука и предупреждения, не взирая на присутствие посторонних лиц, врывался «вольный ветер» с довольно длинным для природных катаклизмов именем: «Кира Дмитриевна Чичерина», внося в больничную чистоту и строгий порядок облако французских духов, бардак и веселую болтовню ни о чем и обо всем сразу.

Просторная больничная палата Павла, благодаря ее усилиям, постепенно заполнялась массивной, удобной мебелью, книгами, картинами и глянцевыми журналами, которые она читала или преувеличено громко листала, сидя в кресле напротив его кровати.

С кактусами на подоконнике и карликовым японским деревцем «Бансай» на больничной тумбочке Дмитрий Викторович кое-как смирился, но каждый раз, когда в коридоре раздавался громкий перестук каблуков, он внутренне напрягался и с тревогой смотрел в руки «ветряной» посетительницы, готовый не допустить появление в палате сына-инвалида слона, бегемота или бассейна с крокодилами.

Но больше всего Дмитрия Викторовича раздражал появляющийся вместе с Кирой бедлам: она начинала во все совать свой нос, все перекладывать и переставлять, пробовала и заставляла Павла участвовать в этой дегустации, бесцеремонно усаживаясь к нему на кровать и суя в его малоподвижную руку надкусанный пирожок. От усилий удержать проклятый пирожок на лбу сына выступали капли пота, но поглощенная своей собственной болтовней Кира не замечала этого.

От такой фамильярной жестокости у Дмитрия Викторовича сводило челюсти, но делать замечания в присутствии сына он не решался — пусть думает, что все у них хорошо. Потом, наедине, он обязательно поговорит с ней, выскажет все, что думает, и не будет обращать внимание на ее покаянное молчание, на липкую жалость в карих глазах, грозящую перелиться за край радужной оболочки и затопить все вокруг (и его в том числе), на печальную, всепрощающую улыбку, от которой у него перехватывало горло и выступали слезы, на ее нервное постукивание ногтями по полированной ручке кресла…

Под его осуждающим взглядом светила и доктора спохватывались, искренне пытались вспомнить чудодейственные рецепты исцеления, коих просто не существовало в природе, ибо каждый человек индивидуален, и что годиться для одного — смертельно для другого.

В отличие от светил медицины Дмитрий Викторович упорно не желал признавать, что для этого «больного» лучшим лекарством является именно эта женщина с ее независимым, сумасбродным характером, жизнерадостностью и любовью ко всему живому и неживому, ибо глаза «больного» при ее появлении оживали, вымученные болью бескровные губы пытались улыбаться, а неподвижное тело, покрываясь потом, пыталось услужить ей, с трудом удерживая в трясущейся от усилий руке ее надкусанный пирожок.

Вот и сейчас от сознания своего бессилия воспротивиться поступкам одной и желаниям другого Дмитрий Викторович совсем расстроился

— Кота немедленно уберут отсюда! — его черные с проседью брови сошлись на переносице. — Пора положить конец Кириным выходкам, нам надо собираться.

— Оста-авь ее в по-окое, — на бледном лице Павла появилось жесткое выражение. Не смотря на неподвижность, в нем начал просыпаться боец и упрямец. — До отъе-езда кот оста-анется со мной… или в Ге-ерманию пое-едешь один.

— Как это один? — опешил Дмитрий Викторович и расстроился еще больше. — Это что, я для себя стараюсь? Поднимаю все связи, оплачиваю, договариваюсь об операции с мировыми светилами…

— Для меня. Так и учи-итывай… мои жела-ания, а не свои. Кот оста-анется со мной пока она сама… не за-ахочет его взять. И не спорь. Лучше ска-ажи, что… про-оисходит се-ейчас с Кирой?

Ревность иглой уколола отцовское сердце — он делает все возможное и невозможное для Павла и никакой благодарности: все формальности улажены, операция оплачена, билеты заказаны, а сын все тянет и тянет с согласием на отъезд в Германию — отсрочка сводила все усилия Дмитрия Викторовича на нет, и все из-за того, что, по мнению сына, вокруг его «подруги юности» что-то происходило. Что именно происходило, Павел и сам не знал, но ощущение приближающегося неотвратимого несчастья уже несколько дней не давало ему покоя, и он не соглашался на поездку.

Дмитрий Викторович вздохнул и пристально посмотрел в напряженное лицо сына.

А что, собственно говоря, происходит сейчас вокруг Киры?!

Стоит ли из-за этого рисковать своим здоровьем и откладывать обнадеживающую операцию?!

Ну, развод с мужем — многие через это проходят — он подключил к ее делу своего лучшего адвоката по разводам.

Ну, захотела она поменять квартиру — пожалуйста — он отвез ее в агентство по недвижимости, оплатил услуги риэлтора и даже готов купить ей эту понравившуюся квартиру (какие счеты между родственниками — не в деньгах счастье).

Ну, вляпалась она сразу в две криминальные истории — все кругом отлично понимают, что вляпалась по глупости и к самому криминалу отношения не имеет — так он сам (сам!!!) ездил на разборки с ментами и, если те потребуют, заплатит, сколько нужно, чтобы оставили ее в покое.

Он уже столько сделал для этой женщины, что и сам удивлялся своему терпению: приставил к ней круглосуточную охрану, названивает ей каждый день, встречается с ней по ее первому желанию, потакает всем ее прихотям, а Павел все не доволен…

Что еще нужно сделать, чтобы его успокоить и отвлечь от чужих проблем?