Хроника Маджипуры. Валентайн Понтифик - Роберт Сильверберг

Валентайн не останавливался больше, поскольку много еще предстояло посмотреть, много сотен миль проехать. Он продолжал свой путь, миновал один город, другой, спокойный, ничем не потревоженный, словно пролетая над ними. Снова и снова перед ним, как будто скачущим вдоль края пропасти, открывался поразительный вид распростершейся Горы, ее Пятидесяти городов, каким-то образом охватываемых одним взглядом, а также бесчисленных поселков у ее подножия, Шести Рек и широкой равнины Альханроеля, простиравшейся до далекого Внутреннего Моря — такое великолепие, такая необъятность, Маджипура! Без сомнения, это был самый прекрасный из всех миров, на которые расселилось человечество за тысячелетия перемещения со Старой Земли. И все отдано в его руки, его заботам, ответственности, от которой ему никогда не уклониться. Но по мере его продвижения неожиданная тайна начала скрестиего душу. Стало темно, похолодало, что было странно, так как на Горе Замка климат всегда контролировался и поддерживалась вечная утешительная весна. Потом что-то похожее на холодный плевок шлепнуло его по щеке, и он поискал глазами того, кто это мог сделать, и никого не увидел, потом еще шлепок, еще: снег, наконец, понял он, несущийся на него с дыханием морозного ветра. Снег на Горе Замка? Редкий ветер? И еще хуже — земля стонала, как раненое чудовище. Его лошадь, всегда подчинявшаяся ему, теперь в страхе становилась на дыбы, издавала странное ржание, трясла своей тяжелой головой в полном смятении.

Валентайн слышал грохот отдаленного грома и совсем рядом странное потрескивание, он увидел, как гигантские трещины появляются на земле. Казалось, все дышит и пенится безумием. Землетрясение? Вся Гора раскачивалась, словно мачта корабля перед раскаленным, все сметающим на своем пути ветром. Само небо, черное и свинцовое, казалось, обрело вес.

Что это? О, добрая Леди, мать моя, что происходит на Горе Замка?

Валентайн в отчаянии прижался к взбрыкивающему, охваченному паникой животному. Весь мир, казалось, дробился, крошился, ускользал и исчезал. Это была его задача удержать, крепко прижать к груди его огромные материки, сохранить его моря и сдержать реки, поднимавшиеся в ненасытной ярости против беспомощных городов.

И он не мог выдержать всего этого.

Для него это было слишком много. Мощные силы подбрасывали вверх целые провинции и сталкивали их с соседними. Валентайн тянулся вперед, чтобы удержать их на своих местах, сковать их железными обручами, как если бы они у него были. Но он не мог это сделать. Земля дрожала, поднималась и раскалывалась, черные тучи плыли, скрывали солнце, и он был бессилен смягчить этот вкушающий страх катаклизм. Один человек не мог связать эту огромную планету и остановить ее развал. Он позвал на помощь своих товарищей:

— Лизамона! Элидат!

Нет ответа. Он кричал снова и снова, но голос его терялся в грохоте и скрежете.

Стабильность и постоянство покинули мир. Казалось, он скачет по скользкому катку в Высоком Морпине, где нужно было плясать и подпрыгивать, чтобы устоять, когда каток поворачивало и резко дергало, но то была игра, а это был реальный хаос, мир, лишенный корней. Его бросало вниз и крутило, а он цеплялся пальцами за мягкую, податливую землю, чтобы удержаться от сползания в пропасть, образовавшуюся за ним. Из этих распахнутых расщелин доносились звуки ужасающего хохота, и было видно пурпуровое зарево, которое как бы исходило от проглоченного землей солнца. Сердитые лица проплывали в небе над ним, лица, которые он почти узнавал, но они изменялись, приводя в замешательство, глаза становились носами, носы — ушами. Потом позади этих кошмарных лиц он увидел другое, знакомое — блестящие темные волосы, мягкие теплые глаза. Леди Острова, милая мама.

— Этого достаточно,— сказала она.— Просыпайся, Валентайн!

— То есть все это сон?

— Конечно, конечно.

— Тогда я досмотрю его и узнаю из него все, что могу.

— Ты узнал достаточно, я думаю. Просыпайся.

Да. Этого было достаточно. Еще немного таких знаний, и с ним будет покончено. Как его учили, он вырвался из этого внезапного сна и сел, моргая, стараясь скрыть свою слабость и смущение. Образы титанического катаклизма все еще отражались в его душе, но постепенно он почувствовал, что все мирно и тихо вокруг. Он лежит на богатой парчовой кушетке в комнате с высоким сводчатым потолком в зеленом и золотистом цветах. Что остановило землетрясение? Где его лошадь? Кто принес его сюда? О, они принесли. Возле него заискивающе склонился бледный, худой, светловолосый мужчина с рваным шрамом, пересекающим одну щеку во всю длину. Слит. И Тунигорн, стоящий рядом, хмурый, с тяжелыми бровями, соединившимися в единый мохнатый рубец.

— Успокойтесь. Успокойтесь. Успокойтесь,— говорил Слит.

— Теперь все в порядке. Вы проснулись.

Проснулся? То есть это сон, всего лишь сон? Он совсем не был на Горе Замка. Не было снежной бури, не было землетрясения и облаков пыли, заслоняющих солнце. Да, сон! Но такой ужасный сон. Пугающе реальный и захватывающий. Такой впечатляющий, что ему трудно было теперь вернуться в действительность.

— Где я нахожусь? — спросил Валентайн.

— В Лабиринте, ваша светлость.

Где? В Лабиринте? Ну тогда он был тайно похищен с Горы Замка, пока спал? Валентайн почувствовал, как у него на лбу выступил пот. Лабиринт? О да, да. Реальность происходящего словно сжимала его за горло. Да, Лабиринт. Теперь он вспомнил официальный визит, в котором, слава Богу, это была последняя ночь. Тот ужасный банкет еще продолжается. Он не мог больше прятаться от него. Лабиринт, Лабиринт, проклятый Лабиринт: он был в нем, внизу, на самом последнем уровне, где со всех стен комнаты сверкали красивые фрески Замка, Горы, Пятидесяти Городов; сцены такие красивые, что казались ему теперь насмешкой. Так далеко от Горы Замка, от мягкого тепла солнца… О, как отвратительно, подумал он, очнуться от сновидений с разрушениями и катастрофой, только чтобы очутиться в самом унылом месте в мире!

В шестистах милях восточнее сверкающего чистого города Дулорна, в болотистой долине, известкой как Престимионская долина, где несколько сот семей гайрогов выращивали люсавенду и рис на широко раскинувшихся плантациях, близилось время сбора первого урожая. Блестящие, распухшие черные стручки люсавенды, почти созревшей, висели крупными гроздьями на концах изогнувшихся стеблей, росших на полях, наполовину покрытых водой.

Аксимаана Фрейж, самая опытная и практичная среди возделывателей люсавенды в Престимионской долине, ожидала этот урожай с волнением, какого она не испытывала десятилетия.