О времени, о душе и всяческой суете - Джон Браннер

– Вы сын хозяев дома? – спросил он.

– Нет, сэр! – несколько озадаченным тоном возразил блондин. – Я младший дворецкий. Прошу следовать за мной.

Вдоль широкой лестничной клетки, выходившей в красиво выложенный кафелем коридор, вниз по выстланной толстым ковром лестнице, вперед к вестибюлю с двойными дверями, из-за которых доносились звуки музыки и оживленной беседы. По пути Вентшлер осматривался в поисках полезной информации, но установить удалось лишь то, что и так было очевидно: хозяин чрезвычайно богат. На стенах висели аккуратно подсвеченные картины, в освещенных нишах виднелись резные скульптуры. Генерал разочарованно отметил, что картины – в основном абстракции – относились к тому виду живописи, который он считал совершенно декадентским, а скульптуры представляли собой смесь африканского примитивизма и современного беспредметного искусства. Однако известно, что даже в коллекции рейхсмаршала Геринга имелись подобные работы, так что…

Младший дворецкий открыл дверь и отошел в сторону. Другой слуга представил генерала именем, которое, по словам Калькгавера, использовали все путешественники во времени:

– Герр Ганс Шмидт!

И Вентшлер вошел, готовясь приветствовать хозяев, и вовремя подавил инстинктивное «Heil Hitler!», ведь повернувшийся к нему с улыбкой мужчина протянул руку для рукопожатия.

Но собравшиеся гости вызвали у него еще больший шок, чем картины. Их было девять: угольно-черный африканец в одеянии своего племени, индианка в сари, мужчина явно китайского происхождения, одна девушка с очень светлыми длинными волосами в платье, едва прикрывавшем грудь, евразийская женщина, смуглый мужчина, похожий на цыгана, юноша лет шестнадцати с курчавыми негроидными волосами и кожей цвета кофе с молоком, женщина с короткими рыжими волосами и со множеством колец на руках, одетая в своего рода пляжную пижаму с открытой спиной, и, наконец, мужчина с ястребиным профилем, протягивавший руку. Приглаженные черные волосы прикрывали лысину у него на голове.

Более того, из радиограммофона, установленного рядом с большим телевизором – экран которого пока оставался темным, – лилась негритянская музыка под названием «свинг»…

Шокированный до глубины души «Шмидт» сделал вид, что все в порядке, и бегло коснулся руки хозяина, не сдержавшись и щелкнув каблуками, что вызвало некоторое недоумение.

– Добро пожаловать, добро пожаловать! – поспешно сказал хозяин. – Я – Якоб Фойерштайн! Позвольте представить вам мою супругу. Дорогая, помнишь, я говорил, что герр Шмидт долгое время провел за границей, да?

С каждой минутой ситуация ухудшалась. Его женой оказалась невысокая хрупкая евразийка, и она с улыбкой подняла руку, ясно давая понять, что он должен поцеловать ее.

– Мой сын Пауль, разумеется, от первого брака…

Юноша широко улыбнулся и твердо пожал генералу руку.

– Герр и фрау Сикелоле из Южной Африки… – Высокий чернокожий мужчина и – невероятно! – великолепная арийская блондинка. – Фрейлейн О’Киф… – Рыжеволосая женщина. – И фрейлейн Дасс… – Женщина в сари, стройная и элегантная, ясно осознающая, что является самой красивой женщиной в комнате… но Вентшлер обладал иммунитетом против подобных реакций. – А также герр Лин и герр Наги! Теперь, когда вы со всеми познакомились, позвольте предложить вам выпить. Франц! – Щелчком пальцев он подозвал дворецкого. – Виски, джин, портвейн, херес – или предпочитаете шампанское?

– Стакан минеральной воды, пожалуйста, – онемевшими губами произнес Вентшлер.

Какой кошмар! Что же пошло не так? Разве может это быть будущим Рейха? Что забыли в этом великолепном доме эти полукровки, эти обезьяны, превосходно владеющие немецким, пусть в их речи и слышится странный акцент? Почему слуги столь явно принадлежат к господствующей расе? И почему блондинка так улыбается и льнет к своему чернокожему мужу? Тошнотворное зрелище!

Если бы не боль в шее, напоминавшая о страшном конце, который ждет его, случись ему раскрыть свою личность, он бы незамедлительно отправился исследовать город. Конечно, сделай он это, то, когда наступило бы время возвращаться, он мог бы очутиться вне таинственного энергетического поля, отвечавшего за его присутствие здесь и возвращение в тысяча девятьсот сорок четвертый – об этом он узнал от Калькгавера, покидая замок…

Нет, он не смел. Он должен подыгрывать, хотя бы ради того, чтобы потом доложить, что в будущем что-то пошло совсем не так, как надо.

– Сигаретку? – предложил юноша по имени Пауль, протягивая картонную выдвижную пачку.

– Спасибо, не курю, – сквозь зубы ответил генерал, и юноша убрал пачку в карман, но Вентшлер, внимательно искавший какие-нибудь зацепки или намеки об этом ужасающем будущем, успел заметить на ней этикетку с изображением бородатого моряка в спасательном круге и надписью: «Плейерз Экспорт». По-английски…

Его мысли отправились в очередной крутой вираж. Где же портрет Гитлера, который должен быть в подобной комнате? Ни единого признака, ни намека на славу Рейха! Газет поблизости не было – он бы жадно ухватился за них, – и книг совсем немного, в основном толстые тома репродукций предметов искусства в роскошном переплете и справочники антикварных коллекций.

Стакан воды генералу подали на серебряном подносе. Дружелюбный Фойерштайн весело болтал, явно желая приободрить незнакомого гостя. Сразу стало ясно, что он продает objets d’art[44] и рассчитывает, что все вокруг разделяют его страсть к ним. Преданность прошлому просматривалась повсюду: в комнате не было ничего хотя бы отдаленного «современного», не считая телевизора и радиограмма, но даже они были замаскированы под антиквариат.

Надо же, какая чудовищная неудача! Очутиться здесь, упустив уникальный шанс собрать информацию и доложить обо всем Калькгаверу, а через него – фюреру!

Но надо максимально использовать малейшие намеки и зацепки, и вот ему как раз выпал такой шанс. Фойерштайн указал Вентшлеру на, казалось бы, совершенно обыкновенную вазу для цветов на низеньком столике с мраморной столешницей.

– Одно из моих последних приобретений, – хвастался он. – Взял за гроши! Предметы двадцатых годов скоро снова войдут в моду, уж поверьте. Не возраст превращает вещь из предмета обихода в ценную покупку, а то, сколько экземпляров осталось, а подобные вещи, естественно, разбивали миллионами.

Воспользовавшись представившейся возможностью, Вентшлер спросил:

– А сколько же лет этой вазе?

Надежда выяснить, какой сейчас год, о чем нельзя было спрашивать напрямую, чтобы не выдать свою личность, тут же оказалась разбита.

– На ней написано, что она создана в тысяча девятьсот двадцать восьмом. – Фойерштайн пожал плечами и, встретившись взглядом с дворецким Францем, продолжал: – А, вижу, подали ужин. Герр Шмидт, не составите компанию моей жене?

Двойные двери в дальнем конце вестибюля отворились, представив взору накрытый стол, дорогое серебро и хрусталь, незажженные свечи, хлеб любопытной плетеной формы и графины с вином. В углу рядом с заставленным кушаньями сервантом ожидала миловидная девушка в платье горничной, снова блондинка.

Вентшлер в немом оцепенении позволил фрау Фойерштайн взять его за руку и проводить к месту