Жизнь холостяка - Оноре Бальзак

— Ей невыносима мысль, что ты можешь подраться на дуэли с командиром Жиле...

— Я не имею ни малейшего желания убивать этого Жиле, — ответил Филипп. — Пусть он только уедет из Иссудена, возьмет какой-нибудь ходовой товар и с ним погрузится на корабль, идущий в Америку; я первый посоветую вам дать ему денег на покупку самых лучших товаров и пожелаю ему доброго пути! Он наживет себе состояние, и это будет гораздо почетнее, чем проказничать напропалую но ночам в Иссудене и бесноваться в вашем доме.

— Ну, как, не правда ли, это мило? — сказал Руже, глядя на Флору.

— В А-ме-ри-ку! — промолвила она, рыдая.

— Лучше пощелкивать каблуками в Нью-Йорке, чем гнить в еловом сюртуке во Франции... Впрочем, в ответ вы скажете, что он ловок: он может убить меня! — заключил подполковник.

— Вы мне позволите с ним поговорить? — покорным и смиренным голосом спросила его Флора.

— Конечно, он может прийти за своими вещами, однако на это время я останусь с дядей, так как больше не покину старика, — ответил Филипп.

— Ведия! — кликнула Флора. — Беги в «Почтовую гостиницу» и скажи командиру, что я его прошу...

— ...прийти за своими вещами, — закончил Филипп, прерывая Флору.

— Да, да, Ведия!.. Это будет самый приличный повод увидеться со мной, я хочу с ним поговорить...

Страх настолько подавил ненависть у этой девицы, а испытанное ею потрясение от встречи с сильной и безжалостной натурой было так велико, что она, до сих пор видевшая только ласку, уже привыкла подчиняться Филиппу, как бедный Руже привык подчиняться ей; с тревогой ждала она возвращения Ведии, но та вернулась с категорическим отказом Макса, просившего мадемуазель Бразье прислать ему его вещи в «Почтовую гостиницу».

— Вы позволите мне самой отнести их? — спросила она Жан-Жака Руже.

— Да, но возвращайся поскорее! — ответил старик.

— Если мадемуазель не вернется к полудню, то в час пополудни вы мне дадите доверенность на продажу ренты, — сказал ему Филипп, глядя на Флору. — Чтобы соблюсти приличия, идите вместе с Ведией, мадемуазель. Отныне нужно заботиться о чести моего дяди.

Флора ничего не могла добиться от Максанса. Офицер, в отчаянии, что позволил выбить себя из позиции — позорной в глазах всего города, — все же был слишком горд, чтобы бежать от Филиппа. Баламутка возражала против его доводов, предлагая своему дружку вместе уехать в Америку, но Максансу Жиле не нужна была Флора без состояния Руже, и он, не открывая ей своих тайных расчетов, настаивал на своем намерении убить Филиппа.

— Мы сделали большую глупость, — сказал он. — Нужно было втроем отправиться в Париж и провести там зиму; но как можно было предположить, увидев этого дохлого верзилу, что дело повернется таким образом? В ходе событий есть какая-то умопомрачительная быстрота. Я принял Филиппа за одного из тех головорезов, которые не способны пошевелить мозгами; в этом моя ошибка. А так как я сразу не догадался сделать лисью петлю, то теперь я окажусь трусом, отступая хотя бы на шаг перед подполковником; он погубил меня во мнении города, — и чтобы восстановить свою честь, я должен убить его!

— Уезжай в Америку с сорока тысячами франков, я сумею освободиться от этого дикаря и присоединюсь к тебе, так будет гораздо благоразумней...

— Что же подумают обо мне? — воскликнул он, движимый привычным страхом перед язычками. — Нет! Кроме того, я ведь уже отправил на тот свет девятерых. Этот малый, сдается мне, не очень-то опасный противник: прямо из военной школы он поступил в армию, все время воевал — до самого тысяча восемьсот пятнадцатого года, потом отправился в Америку; таким образом, этот наглец никогда и не бывал в фехтовальном зале, а я не знаю себе равных в сабельной рубке. Сабля — его род оружия, я буду казаться великодушным, предлагая драться на саблях — потому что ведь я поведу дело так, чтобы он меня оскорбил, и перехитрю его. Решительно, это будет лучше. Успокойся: послезавтра мы будем господами положения.

Таким образом, дурацкое представление о своей чести оказалось у Макса сильней здравого расчета. Возвратившись в час дня домой, Флора заперлась в своей комнате, чтобы наплакаться вволю. В течение всего этого дня работали язычки в Иссудене; дуэль между Филиппом и Максансом считали неизбежной.

— Ах, господин Ошон, — сказал Миньоне, встретивший старика во время своей прогулки с Карпантье по бульвару Барон, — мы очень беспокоимся, так как Жиле великолепно владеет любым оружием.

— Пустяки! — ответил старый провинциальный дипломат. — Филипп хорошо вел это дело. Я не поверил бы, что этот развязный парень так быстро одержит верх. Молодчики сшиблись друг с другом, как две грозовые тучи...

— О, — сказал Карпантье, — Филипп — человек хитроумный, его поведение в верховном суде — образец дипломатии...

— ...Так-то, господин Ренар, — заметил некий горожанин. — Говорят, волки никогда не грызутся между собой, но, кажется, Макс схватился врукопашную с подполковником Бридо. Между двумя солдатами старой гвардии дело будет серьезное.

— Вы смеетесь над этим, вы, нынешние! — сказал Потель. — Бедный малый развлекался по ночам, поэтому вы против него. Но Жиле не такой человек, чтобы спокойно сидеть в этой дыре Иссудене без всякого дела!

— В конце концов, господа, — сказал четвертый, — у Макса с подполковником особые счеты. Разве подполковник не должен был отомстить за своего брата Жозефа? Вспомните, как предательски вел себя Макс по отношению к этому бедному парню.

— Ба! Какой-то художник! — сказал Ренар.

— Но дело касается наследства отца Руже. Говорят, господин Жиле собирался захватить пятьдесят тысяч ливров дохода, как раз когда подполковник поселился у своего дяди.

— Жиле собирался украсть ренту?! Вот что, господин Жаниве, не повторяйте этого где-нибудь в другом месте, иначе мы заставим вас проглотить язык, и притом без всякой приправы, — крикнул Потель.

Во всех буржуазных домах высказывались в пользу достойного Филиппа Бридо.

На следующий день, к четырем часам, офицеры старой армии, проживающие в Иссудене или в окрестностях, поджидали Филиппа Бридо, прогуливаясь по Рыночной площади у входа в ресторан Лакруа. Банкет, который должен был состояться в память коронации Наполеона, назначили на пять часов — воинский час. О деле Максанса и его отъезде из дома Руже говорили в разных группах — в том числе и среди простых солдат, надумавших собраться в винном погребке на площади. Среди офицеров только Потель и Ренар пытались защищать своего друга.

— Зачем нам вмешиваться в то, что происходит между двумя наследниками? — сказал Ренар.

— У Макса слабость к женщинам, — напомнил циничный Потель.

— Скоро сабли будут обнажены, — сказал один отставной прапорщик, возделывавший свои огороды в Верхнем Бальтане. — Если уж Максанс Жиле совершил такую глупость, что поселился у папаши Руже, то позволить выгнать себя, как лакея, не потребовав объяснения, — было бы просто трусостью.

— Конечно, — сухо ответил Миньоне. — Глупость, не имеющая успеха, становится преступлением.

Когда Макс подошел к старым наполеоновским воинам, он был встречен многозначительным молчанием. Потель и Ренар, взяв под руки своего друга, отошли на несколько шагов, чтобы поговорить с ним. В эту минуту издалека появился Филипп, который шел в парадном одеянии, волоча по земле свою трость с невозмутимым видом, составлявшим полную противоположность тому глубокому вниманию, какое Макс принужден был уделить разговорам со своими последними двумя друзьями. Миньоне, Карпантье и некоторые другие пожали Филиппу руку. Такой прием, столь отличный от приема, оказанного Максансу, окончательно уничтожил у этого молодого человека малодушные или, если угодно, благоразумные мысли, внушенные ему уговорами и особенно ласками Флоры и приходившие ему в голову, как только он оставался наедине с собой.

— Мы будем драться, — сказал он капитану Ренару, — и насмерть! Так что не говорите мне больше ни о чем, предоставьте мне играть мою роль.

После этих слов, произнесенных лихорадочным тоном, все трое бонапартистов присоединились к группе офицеров. Макс первый поклонился Филиппу Бридо, и тот ответил ему на поклон, обменявшись с ним самым холодным взглядом.

— Пора, господа! К столу! — провозгласил Потель.

— Выпьем за неувядаемую славу маленького капрала[65], который теперь пребывает в райских селениях храбрецов! — воскликнул Ренар.

Понимая, что за столом меньше будет чувствоваться неловкость, каждый угадал намерения капитана вольтижеров. Все устремились в длинную низкую залу ресторана Лакруа, выходившую окнами на рыночную площадь. Сотрапезники быстро уселись за стол, и два противника оказались друг против друга, чего и добивался Филипп. Несколько молодых людей из города, и особенно бывшие «рыцари безделья», обеспокоенные тем, что должно было произойти во время банкета, прогуливались, разговаривая об опасном положении, в которое Филипп сумел поставить Максанса Жиле. Они сожалели об этой стычке, но считали дуэль, безусловно, неизбежной.