Барометр падает - Василий Павлович Щепетнёв

— Цурюк! — это когда водитель попытался выйти из автомобиля.

А позади — возня, блеяние, и возмущенный голос Доломатского:

— Нельзя ли полегче, эй, вы! Ой!

Через пять минут нам приказали покинуть «Волгу» и препроводили в особое помещение. Вроде бы комната, как комната, только стены выкрашены тоскливой грязно-серой масляной краской — и уже особое, да.

Стульев нет, одна скамейка, на которой едва поместились трое: я, Миколчук и Алла Георгиевна. Наши переводчики и доктор Григорьянц стоят по стойке «вольно». Водителя же куда-то увели. И Доломатского тоже.

— Интересно, — сказал я, не обращаясь ни к кому, в пространство: — Интересно, а как это Доломатский оказался в багажнике? И, главное, зачем?

— Не знаю, — сухо ответил Миколчук, и обвел глазами стены, мол, они здесь с ушами.

А мне-то что? Ой, товарищ Миколчук, товарищ Миколчук! Не со своим братом ты связался! Или это не Адольф Андреевич, а кто-то другой? Иванов, Смирнов, доктор, даже Алла. И, конечно, водитель. Ведь залезть в «Волгу» незаметно на виду у всех невозможно? Невозможно. Исключите невозможное, и то, что останется в осадке, будет истиной. Получается, либо водитель подсадил в багажник Доломатского, либо в сговоре все.

А что я знаю о водителе? Да ничего я не знаю о водителе. Он — человек местный, от немцев, а местная госбезопасность не торопится делиться секретами с заезжим музыкантом.

Вошёл пограничник, вошёл, и встал у входа. Наблюдает за порядком.

— Позовите начальника, немедленно! — сказал Миколчук по-немецки.

— Всему своё время, — ответил пограничник по-русски. С акцентом ответил, но вполне понятно.

Сидим. Чего не сидеть? Тепло, светло — под потолком лампы дневного света, четыре. Одна неисправна, то погаснет, то загорится. Думаю: нарочно сделано, чтобы раздражать, давить на психику?

И очень может быть.

Я спокоен. Не для того же нас задержали, чтобы только нервы пощекотать. Чему быть, тому и быть. Новый поворот сюжета: человек предполагает, а госбезопасность располагает.

А Миколчук волнуется. Понимает, что на волосок от пенсии, и хорошо, если только от пенсии. Могут и без пенсии отставить. И без погон.

Опять стал требовать начальника, но на этот раз пограничник не реагировал.

— Когда же это кончится? — Алла схватила меня за руку. Не взяла, а именно схватила — крепко, как бы не до синяков. Хватка у неё — что капкан. Волейбол, он такой… развивает мускулатуру кистей. И реакцию развивает. И удар ставит. А ещё у нее в кармане брючного костюма изделие девятнадцатого века. Запросто может выполнять роль кастета. Так что Алла, я думаю, выполняет роль телохранителя. Бережёт меня. Или стережёт. Скорее, совмещает, белорусский метод в действии.

— Скоро, — успокоил я её. — Во всяком случае, для нас. Вот насчет Доломатского я не уверен.

— Пёс с ним, с Доломатским. Мне он не нравится. Может, шахматист он и неплохой, а мозгов как у дитяти, — ответила Алла. — Считает, что он маленький, но очень талантливый мальчик, и все должны о нём заботиться.

— Это бывает.

И в самом деле бывает: способного мальчика, не обязательно гения, но выделяющегося из массы, окружают родительской заботой: ты только учись, ты только развивайся, береги руки (если скрипач), береги голову (если математик или шахматист), береги время!

Он и привыкает. И считает себя великим писателем, великим музыкантом, великим шахматистом, а что до вершины не дошёл, остановился, едва шагнув за линию вечных снегов, то в том вина завистников, времени, государства, или просто невезение.

Что ж, порой он прав. Невезение существует. Вот оно, невезение, в чистом виде. Тики-так, тики-так, отсчитывают время часы, и я не просто опаздываю на игру. Я опаздываю безнадежно. Даже если прямо сейчас…

Прямо сейчас вошел офицер. Капитан. Будто мысли прочитал. Вдруг и в самом деле работает аппарат чтения мыслей, электронный мыслескоп?

Или просто решили, что мы созрели.

— Нелегальное пересечение границы, равно как и содействие оному, является тяжким преступлением — сразу стал пугать капитан. По-немецки.

— Мне нужно связаться с посольством, — сказал Миколчук. По-русски.

— Вам будет предоставлена эта возможность. Но сначала я должен…

— Мы не будем отвечать до прибытия сотрудников посольства, — отрезал Миколчук, и посмотрел на нас. Ясно, это он не немцу говорит, это он нам говорит. Молчание мышей под веником. Название для романа. В стране к власти пришли фашисты, а люди молчат. Поначалу боятся потерять работу, потом боятся потерять свободу, потом — жизнь. Только коммунисты ведут непримиримую борьбу с нелюдью, захватившей власть, но товарища Тельмана фашисты отправляют в концентрационный лагерь, где потом и убивают. Фашисты же.

Советская армия, понятно, освобождает страну от бесчеловечной власти, но люди-мыши остаются…

Пока я отвлекался на постороннее, пограничник принес в комнату телефонный аппарат и подключил к розетке.

— Вы можете связаться с посольством, — сказал капитан.

Миколчук и связался.

Посольство выручило, посольство помогло, и уже через полчаса прибыл не кто-нибудь, а сам товарищ Семёнов. Не посол, но человек особенный, человек, обладающий авторитетом таким, что нас тут же отпустили. Нет, не всех: Доломатский пока останется, и водитель «Волги» тоже. Но остальные могут идти.

— Ага, идти. Пешком по Западному Берлину? — спросил я особенного товарища Семёнова.

— Почему по Западному?

— У меня в Западном Берлине игра. Первенство мира. По шахматам. Уже час, как пущены часы. Би-Би-Си присутствует, и прочие корреспонденты теле, радио и всего остального. Пойдут вопросы — это обязательно. Кто вас арестовал? Почему вас арестовали?

— Вас никто не арестовывал, — ответил особенный Семенов. — Вас задержали до выяснения обстоятельств.

— Понял, товарищ. Так и буду отвечать — задержали до выяснения обстоятельств.

— Нет, нет. Просто скажите, что случилось дорожное происшествие, которое и вызвало опоздание. А ехать… Ведь вам придано два автомобиля?

— Два, — подал голос Миколчук.

— «Волга» пока остается здесь, для тщательного досмотра, но второй автомобиль, вместе с водителем — в вашем распоряжении! — победно заключил Семёнов. Знает дело! В Берлин, ясно, посылают лучших.

И вот мы едем по Западному Берлину. Адольф Андреевич рядом с водителем, а я — на заднем. Справа Ефим Петрович, слева — просто Алла. Остальные не поместились. Миколчук хотел вместо Геллера взять Женю, переводчика, но я сказал, что в глазах оргкомитета матча Геллер — фигура, а Женя никто. Алла же необходима как символ женского равноправия. И вообще, товарищ Миколчук, не о переводчиках сейчас нужно тревожиться. Совсем не о