Они - Алексей Слаповский

— Поехали на машине, вместе.

— Ни к чему.

— То есть для тебя все это дело привычное, что ли? Выпила, с чужим мужиком расцеловалась. А не было бы мужа, то и дальше бы зашло?

— Считайте как вам удобно.

— Слушай, перестань, давай на ты!

— Ну, на ты. Считай как хочешь.

— То есть я для тебя ноль?

— Ноль и пять десятых. Не мучайте вы меня! Ну, нравитесь вы мне, что дальше? Ничего же не будет. Вам показалось, что я вам тоже нравлюсь, а через неделю всё вспомните: и кто я, и что я. И сколько мне лет. И сколько у меня детей.

— Вообще-то я не замуж тебя зову.

— А что?

— Да ничего. Мы друг другу нравимся. Мы можем вместе побыть хоть сколько? Хотя бы то время, пока до Москвы едем?

— Можем. Только вы после этого вернетесь домой, и у вас там будет все в порядке. А у меня семья рухнет. Если уже не рухнула. И сын пропал, — вспомнила Ольга самое главное, и это главное сделало дальнейший разговор не просто ненужным, а бессмысленным и даже неприличным.

Она замахала руками:

— Все, все, Юрий Иванович, хватит! Ни слова даже не говорите! Да где же мать, вот тоже!

Она пошла за матерью, а Карчин, достав дорожный несессер, который у него всегда в машине на всякий случай, почистил зубы, побрился. Представил обратный путь — насколько тоскливо будет одному. Вдруг подумалось: а куда спешить? Что ждет в Москве, кроме неприятностей? Что вообще нужно человеку — при условии, что у него все-таки есть самое необходимое, то есть средства на жилье, одежду и пропитание? Любимый человек рядом, больше ничего. И если не врать самому себе, рассуждал он дальше мысленно с удивительной четкостью, то надо сказать откровенно: Лилю он не любит. Юлю и то больше любит, вернее, не ее, а общую прошлую жизнь, общие воспоминания, да еще сына Данилу, конечно, на которого он злится, которого он считает неудавшимся, но любит все-таки больше, если опять же не врать, чем Никиту. Это, конечно, неправильно: говорят, мужчины, которые уже в возрасте, женившиеся на молоденьких и заполучившие от них младенцев, испытывают к этим младенцам необыкновенную нежность (тут ведь еще и как бы продление собственной молодости: тебе пора дедом быть, а ты опять новоявленный отец!). Но нет, иногда возникает нелепое чувство, будто Никита рожден Лилей словно бы и не от него и вообще ни от кого, а просто она вырастила в себе свое единоличное собственное дитя, использовав первое попавшее в нее семя... Не хочется домой, не хочется совсем — ни к жене, ни к сыну.

Вернулась Ольга.

— Ну что, подвезете до станции?

— А куда спешить? — спросил Карчин.

— То есть?

И он начал доказывать ей, что вполне можно остаться здесь на несколько хотя бы дней. Поиски сына она все равно никак и ничем не ускорит, от ее присутствия в Москве ничего не изменится. Позвонить старшим детям и предупредить — минутное дело. Мужу можно сказать, что она осталась с матерью, которая, допустим, занемогла. А Карчин, дескать, сразу же уехал.

— То есть вы мне врать предлагаете?

— Только в одном пункте. Ну, в двух. А он успокоится, будет думать, что тебе совестно сразу показываться ему на глаза.

— Мне и в самом деле совестно. И мать что подумает? Приехала с мужем, осталась неизвестно с кем.

Ольга лукавила: матери Геран не нравится. В прошлый приезд спросила:

— Ты нарочно, что ль, себе выбираешь чекалдыкнутых каких-то? Все были с придурью, а этот еще гордится чем-то.

— Да он простой совсем, ничего он не гордится! — уверяла Ольга.

— Вижу, какой простой. Слова нормально не скажет, с вывертами чего-то там бормочет, я его, Ольк, даже не понимаю. А главное дело, с твоей внешней данностью ты себе русского мужика не могла найти?

И так далее. Потихоньку ругались с ней все время, пока были. А вчера, выпив, глядела умильно на Карчина и даже подмигнула Ольге: этот, мол, орел, этот — по тебе! Господи, старая ведь женщина, а манерничала перед мужчиной, губки поджимала, смеялась мелко — недаром же, потеряв мужа (не отца Ольги) очень давно, жила свободно, легко, весело, шинок дома устроила, пускала к себе молодежь, в том числе и женатых парней, их супружницы не раз обещали ей все бока за это отбить, а одна в магазине выполнила обещание, набросилась, трепала за волосы, Ольга была при этом, было стыдно. Да и Ольгу называли «сукина дочка», и она понимала, что это значит... Не в мать ли она и сама пошла?

И эти мысли привели ее к выводу: нечего дурить, надо уезжать. И она посмотрела на Карчина, в его веселые, свободные и любующиеся ею глаза (давно она не видела таких глаз), и вдруг сказала:

— А чего бы и не отдохнуть пару дней? Что мы, в самом деле, живем, как связанные?

И они остались.

15

— Слушай, — сказала Полина клубному охраннику и вышибале Васе, который не раз признавался ей в симпатиях, правда, своеобразно:

— Ну чё, — спрашивал, — когда до меня очередь дойдет?

— Никакой очереди нет, — отвечала Полина.

— Тогда я первый?

— Обойдешься.

— Ты только за деньги, что ли? Жаль. Я за это не плачу. Я жадный.

Так вот, Полина сказала этому дюжему Васе:

— Слушай, если мужик прицепился и никак не хочет отстать, что можно сделать?

— Смотря кто он.

— Да ничего особенного. Начинающий адвокат. Ну, деньги есть, какие-то связи. Мелочь вообще-то.

— Тогда просто пошли его, да и все.

— Не посылается. Я подумала: может, как-нибудь придешь со мной и скажешь, что мой жених?

— Не поверит.

— Почему?

— Ты посмотри на меня. У меня на роже написано, что я тупой. Какой я тебе жених?

Полина засмеялась:

— Ты интересный! То признаешься, что жадный, то — что тупой.

— А я виноват, если таким родился? Я восемь классов еле-еле кончил. Тупой и ленивый. Я в охране потому, что ничего делать не надо.

— Нет, но мало кто признается, что дурак.

— Я не дурак, а тупой, — с усмешкой поправил Вася.

— А какая разница?

— Большая. Дурак, он только для других дурак, а для себя он всегда умный. Я думаю, дураки, они нарочно дураки. С дураков спрос меньше. Да нет, даже не так. Видишь, я даже объяснить нормально не могу, тормоз полный. А, вот как! — воскликнул Вася, догадавшись, что он хочет сказать: — Дурак, если чего не понимает, ему не объяснишь. Никогда. А я все понимаю, но очень медленно. Как до Китая пешком до меня все доходит. И на роже это написано. И рожа сама по себе тоже не картинка. Это я тоже понимаю, в отличие от дураков. Дураки себя любят. Короче, он не поверит.

— Жаль. А может, его просто побить немного? Побить где-нибудь в темном месте и сказать: «Отстань от девушки!»

— Можно, — согласился Вася. — За тысячу долларов сделаю.

— Что-то дорого.

— Не первый раз, цены знаем.

— В самом деле? Уже приходилось, да?

— Конечно. Но я тебе так скажу: толку мало. Их бьешь, а они еще сильней начинают приставать. Он после этого даже будет думать, что ты ему просто обязана. Вроде того: из-за тебя пострадал.

— Вот черт... А что делать?

— Да убить его насмерть, и все. Добавь две тысячи, сделаю.

— Ты с ума сошел? Придумал! — возмущенно фыркнула Полина.

— Боишься, узнают? Никто не узнает. Это вообще ерундовское дело, только надо не как в кино. Без всяких там пистолетов и вообще. Он один живет?

— Вроде.

— Не фиг делать. Звонишь в дверь: я ваш сосед, вы меня пролили. Он: где? Пойдем покажу. И в квартире его по башке железкой от арматуры. В рукаве спрятать — легко. Три удара, и медицина бессильна. Потом спокойно уходишь, спускаешься в метро, тхе енд. Найти невозможно. Я бы на спор сто человек убил и ни разу не нашли бы. Серьезно говорю. Или берешь букет цветов, будто на день рождения к кому-то, караулишь его, входишь с ним в лифт. В букете, само собой, железка...

— Перестань! — поморщилась Полина. — Железка какая-то... Он трусливый, я знаю. Его раз побить — отстанет.

— Дело твое. Он влюбился в тебя, что ли?

— Да вроде.

— Тогда, повторяю, не поможет. Самые трусливые, когда влюбятся, начинают храбреть до смерти.

— Откуда ты знаешь, влюблялся, что ли?

— Типа того. Точно не знаю. Ну, как, пока до меня допрет... Тут одна девочка ходила, хулиганка такая. Симпатичная. Один раз мне велели ее выкинуть, по морде слегка дать. Я выкинул, по морде дал. Сам уже даю ей по морде, а сам думаю: а я ведь влюбился в нее. А поздно уже. Говорю же, как до Китая пешком, — слегка загрустил Вася, вспоминая.

— Тогда ничего не надо.

— Почему? Убить самое простое. А три тысячи — это даром фактически.

— Отстань.

— Смотри, осенью дороже. А зимой еще дороже.

— Почему?

— Технология усложняется. Осенью на кустах листьев нет, вообще все заметней везде. А зимой тем более: снег, следы. Ну, договорились?

— Вася, ты в самом деле, что ли, тупой? Человеческая жизнь все-таки!

— Дерьма-то! — удивился Вася доводу Полины.

— Ты так говоришь, будто и меня мог бы за три тысячи убить!

— А почему нет? Ты мне кто?

— Все, Вася, бросили тему. Да и нет у меня таких денег.