Они - Алексей Слаповский

Оказалось, что и Юрий Иванович, и Ольга особенно любят песню «На Муромской дороге». Сначала у них не ладилось, не могли договориться, кто каким голосом поет, Карчин утверждал, что это без разницы, лишь бы в ноту, а Ольга настаивала, что он должен понизиться в бас, а она возьмет выше. Наконец получилось, на голоса или просто так, неважно, главное — хорошо. Геран, улыбаясь, слушал. Он эти песни тоже знает и мог бы спеть, но бог голоса не дал.

Юрий Иванович, подсев к Ольге, закрыл глаза, раскачивался и обнял ее за плечи — как бы в забытьи. Русские, подумал, глядя на него Геран, обладают удивительной особенностью: будучи и без того пьяными, они умудряются в этом состоянии еще и изображать пьяных, наигрывать. Может, для того, чтобы дать понять окружающим: я только притворяюсь, а на самом деле — как стекло! Ольга шевельнула плечами и грозно посмотрела на Карчина, но тут же смягчилась: поскольку песня, момент артистический, не настоящий, то — можно.

Потом заспорили, что еще петь.

Геран пошел во двор по надобности.

Там задержался, курил, смотрел на звезды, думал о чем-то хорошем и неопределенном. Стоял и думал так довольно долго. Потом бросил окурок, пошел в дом.

Жена и Карчин его не услышали: целовались. Юрий Иванович, не владея собой и хмелем, шарил руками по Ольге, она отталкивала его руки, но поцелуя не прекращала и то ли вздыхала, то ли постанывала: звуки Герану знакомые.

Геран хотел тут же выйти, но не успел: Ольга открыла глаза и увидела его. Оттолкнула Карчина так, что тот потерял равновесие и рухнул со стулом на пол. И не вставал, осененный идеей, вытекающей из его положения: дескать, пьян до потери сознания, не соображаю, что делаю. Подполз к коврику у дивана и положил голову на руку, словно собираясь тут же и заснуть.

— Такие вот дела, — сказала Ольга. — Пели, пели — и вот... Бывает...

Геран вышел.

Ему было грустно, но если бы кто увидел его лицо, изумился бы: Геран усмехался.

Он этот вопрос давно для себя решил, вернее, даже и не решал его, а понял особенность своей натуры: в отличие от подавляющего большинства мужчин, он готов понять и простить измену любимой женщины (и приходилось уже понимать и прощать), он готов даже на большее — признать, что может кто-то найтись лучше и достойнее его. Или не лучше, не достойнее, а просто возникнет любовь, и что тут поделать? Человек человеку принадлежать не может и не должен. Конечно, если это чувство принадлежности взаимно и естественно, если оно надолго, а у некоторых, говорят, на всю жизнь, тогда счастье. Но счастье слишком редкое. Во многих случаях принадлежность вынужденная, вымученная, насильственная. А главное, зачем это вообще называть изменой? Любовь, увлечение, пусть даже мимолетно вспыхнувшая симпатия — очень редкие состояния в нашей жизни, и если у кого это возникло, надо радоваться, так считает Геран. Да, больно, грустно, но ты ведь не животное, чтобы понимать и ощущать только собственную боль.

Кому сказать — не поверит. И Ольга не поверит, если он выскажет ей свои мысли. Сидит теперь там и мучается. А может, не мучается? Может, считает так же, как он? В любом случае, не хочется сейчас говорить с ней об этом.

Но женщина не умеет промолчать, ей обязательно нужно все обозначить словами. Ольга вышла, подошла к Герану. Подняла руку, чтобы дотронуться до его плеча, как она обычно это делает, но отдернула руку, будто она была испачкана.

— Ты думаешь, что я б.., да? — спросила она.

— Нет.

— Врешь, думаешь. А только это не так. Б... — это когда просто женщина хочет с кем попало. А я его даже не хочу. Он мне просто на минутку понравился.

Плохо, подумал Геран. Лучше бы, как все женщины, соврала, сказала, что спьяну, что это он виноват: пристал, набросился. А Геран поворчал бы, поругался бы, может, даже стукнул, дело житейское, то есть оба слега соврали, слегка поиграли, и жизнь идет дальше своим чередом. Ольге же некстати вздумалось быть откровенной.

— Понравился — и ладно, — нехотя сказал Геран. — Не будем об этом. Спать пора.

— Нет, будем! — упрямилась Ольга. — Я не хочу, чтобы ты обо мне думал, как о какой-нибудь.

— Я и не думаю.

— Врешь, думаешь. Ты меня так презираешь, что даже ударить не хочешь!

— Оля, какие ты глупости говоришь...

— Презираешь, я знаю! Ты вообще считаешь себя выше всех!

— Ничего себе мнение! — удивился Геран. — И давно тебя осенило?

— Сразу же. Как только. Мы все для тебя — бессмысленные существа! А вот нет! Мы тоже люди! И у нас чувства! Понял?

— Слушай, ты просто пьяная. Хватит об этом.

— Гера, — всхлипнула Ольга, — что мне делать?

— Я еще должен тебе советовать?

— А кто? Ближе у меня никого нет! Дети, само собой, но они — дети! С ними я про это не буду говорить.

— Давай до завтра, хорошо?

— Хорошо, — согласилась Ольга. — Ты прав, как всегда.

Она пошатываясь ушла в дом.

Геран через некоторое время тоже вошел. Карчин не шутя наладился спать на полу возле дивана и уже похрапывал. Ольга легла в маленькой комнатке на кровати. А Геран устроился на небольшой койке возле печки, за занавеской.

Проснулся он рано, вспомнил о вчерашнем, понял, что простить-то он Ольгу простил (заранее простил), но видеть ее не сможет. А уж ехать вместе опять на машине — нет, это слишком. И Геран, тихо и торопливо собравшись, вышел, умылся у колодца и отправился пешком на станцию: через лес семь километров, дорогу он помнил. Там дождался проходящего поезда до Вологды. А оттуда — в Москву.

Карчин проснулся там же, где и заснул, — на полу. Первую минуту недоуменно смотрел в потолок, потом все вспомнил и тихо застонал от стыда. Встал, весь мятый, с ноющим телом, с нехорошо постукивающим сердцем. Вышел. Утро было ясное, свежее, здоровое, и это Карчину показалось обидно: всё вокруг в порядке, а он вот — страдает... Увидел речку внизу, решил искупаться.

После купания ему стало полегче.

Вернулся в дом, а в нем уже все прибрано, чисто, светло. На столе чайник и чашки, Ольга заваривает чай. Герана не видно, старухи тоже нет.

Ольга, быстро подняв глаза и тут же опустив, сказала нейтральным голосом:

— Доброе утро.

— Доброе утро, — ответил Карчин, догадываясь, что она хочет сделать вид, будто ничего не было, и согласный с этим.

— Может, рюмочку? — спросила Ольга.

Карчин никогда не опохмелялся. Во-первых, всегда с утра какие-то дела, во-вторых, слава богу, никогда не чувствовал настоятельной физиологической потребности. Но сегодня все как-то по-другому. И он сказал:

— Одна не помешает.

— И я тоже выпью, — сказала Ольга. — И чайку крепкого. А то вчера... Увлеклись...

Выпив по рюмочке, они оба прояснели, с удовольствием пили чай. Ольга, пока Карчин купался, успела не только прибраться, но и себя привела в порядок: чуть подкрасилась, причесалаь.

Карчин решил еще чуть-чуть выпить.

— Вдогонку? — предложил Ольге.

— Нет, все.

— А я немного добавлю.

— Не увлечетесь?

— Могу остановиться в любой момент, — без хвастовства сказал Карчин.

— Тогда можно.

Карчин выпил, стало еще яснее и лучше. И показалось, что вчерашнее не было ошибкой, а было, наоборот, закономерностью и поступком по велению души. Он же помнит, хоть и был пьян, что руке его, обнявшей Ольгу, было так хорошо, так спокойно и уютно, будто она наконец прикоснулась к чему-то, чего всю жизнь ждала, не зная об этом, — будто это не рука его была, а душа, туда временно поместившаяся. Вот какая ерунда, думал Карчин, отпивая чай и глядя с улыбкой на Ольгу, тянет меня к этой женщине, и даже не злюсь на это. Причем тянет не только к ее телу, а — вообще. Не так, как бывало. Может, так и начинается та штука, которую называют любовью?

— Ну вот, Оля, — сказал Карчин. — А ты говорила: никого не умею любить, кроме себя.

— А что, уже? Не быстро?

— Я и не говорю, что уже. Просто мне с тобой хорошо. Смотрю на тебя — и хорошо.

— Не об этом мы, Юрий Иванович. Муж вот уехал, обиделся.

— Правильно сделал, что уехал. Все понял, не скандалил. Умный человек.

— Он-то умный, а я-то... Ладно, Юрий Иванович, не будем. Ну, пошутили... Попели... Всё, закончили. Довезите до станции, я поездом поеду.

— Поехали на машине, вместе.

— Ни к чему.

— То есть для тебя все это дело привычное, что ли? Выпила, с чужим мужиком расцеловалась. А не было бы мужа, то и дальше бы зашло?

— Считайте как вам удобно.

— Слушай, перестань, давай на ты!

— Ну, на ты. Считай как хочешь.

— То есть я для тебя ноль?

— Ноль и пять десятых. Не мучайте вы меня! Ну, нравитесь вы мне, что дальше? Ничего же не будет. Вам показалось, что я вам тоже нравлюсь, а через неделю всё вспомните: и кто я, и что я. И сколько мне лет. И сколько у меня детей.

— Вообще-то я не замуж тебя зову.

— А что?

— Да ничего. Мы друг другу нравимся. Мы можем вместе побыть хоть сколько? Хотя бы то время, пока до Москвы едем?

— Можем. Только вы после этого вернетесь домой, и у вас там будет все в порядке. А у меня семья рухнет. Если уже не рухнула. И сын пропал, — вспомнила Ольга самое главное, и это главное сделало дальнейший разговор не просто ненужным, а бессмысленным и даже неприличным.