Магистр - Анна Одина

Конечно, наш читатель понимает это. Понимает он и то, что хотя в верхах Первой мировой не было ни Гитлера, ни Муссолини, в ней тем не менее погибли сорок миллионов человек. Наш герой, некогда жестоко разуверившийся в Совете Торн, действовал. Не позволяя себе задумываться о причинах и стараясь действовать обычными методами. Иногда он говорил себе: «Почему ты не пользуешься своими способностями? Не устраиваешь инфарктов генералам и не насылаешь эпидемии на армии?» Смешно задавать подобные вопросы. Выходит, де Катедраль был прав? Нет, не был. Иначе Ратленд ничего бы не сделал, аон сделал многое: при том раскладе сил, которого он добился, Великая война могла опустошить Европу, но все-таки не уничтожала ее.

В конце лета 1914 года нашему герою двадцать восемь лет, и через пару месяцев будет двадцать девять. Он объездил полсвета и побывал в Западном полушарии (как же – в1917-м на стороне Антанты в войну вступит Америка, – скажет осведомленный читатель и будет прав; вспомним некоего старого негра по имени Сэм, подружившегося с принцем Руни еще в прошлой книге. Черный дядюшка Сэм вышел из статуса Черного пятна на родину не только здоровым человеком, но и весьма влиятельной фигурой). Он сидит в гостиничном номере во Флоренции и наблюдает за началом войны, глядя в картину «Битва при Леньяно» кисти Амоса Кассиоли[157], скромно прислоненную к спинке стула. Это подлинник. На полотне и поле битвы присутствует увенчанная знаменами флорентийская кароччо – боевая колесница Бога, символ мощи тосканской столицы, танк веры, поддерживающий воинственный настрой горожан. Но магистр искусств смотрит на полотно так, как мы смотрели бы в монитор, и видит битву не конца двенадцатого[158], а начала двадцатого века.

К началу войны наш герой изменился еще больше, чем, скажем, к тибетскому путешествию. Раньше мы часто видели его с людьми – с Агнес или среди воспитанников монастыря, с оркестром, поблизости от окружения короля или среди университетских коллег. Сейчас все изменилось. Теперь он был один постоянно, сообщаясь с другими представителями человеческого рода, только когда ему было что-нибудь от них нужно. Он как будто перестал существовать. Его поручения выполняли подставные лица, где-то работали его деньги, он получал массу корреспонденции, не говоря уже о характерных для него способах добывания информации через удобные в использовании вещи вроде картин, чаш с водой или старинных манускриптов. Но, пожалуй, нам не удастся назвать никого, кто, начиная с 1913–1914 годов, мог утверждать, что знаком с молодым мужчиной по имени Винсент Ратленд. Винсент Ратленд пропал, не из одной страны, чтобы объявиться в другой, а совсем. Башне преобразователя не нужно стоять на уединенном утесе, преобразователь всегда носит ее с собой, как улитка домик. И нет, башня нужна не для уединения, это выходит само. Она нужна для достижения неба.

В один из дней осени 1915 года, стоя на мосту Сант-Анджело в Риме, Ратленд особенно глубоко задумался, как будто делаясь, как всегда в подобные моменты, невидимым для окружающих. Облокотившись на парапет, он, вместо того чтобы разглядывать круглый замок Святого Ангела[159], смотрел в неглубокую зеленоватую воду Тибра и жонглировал горящими мыслями. Воротник его редингота был поднят, а к ограждению моста прислонялась головой легкая трость с серебряным набалдашником – мифическим китайским цилинем. Ратленд уже все знал об этом городе и о следах своей крови в нем. В рионе Борго[160] – Львином городе некогда жил Чезаре, а собор Святого Петра и замок Сант-Анджело сообщались тайным Passetto di Borgo, которым пользовался Александр.

Ратленд был вхож в апартаменты Борджа в Ватикане (вспомним вложенный в голову Бенито план решения Ватиканского вопроса), но не как потомок пап (кроме совета Торн никто об этом факте не знал), а как специалист по «решению вопросов». Только теперь он решал их, не соотносясь с Ли Хунчжаном, Цы Си или Адептом; решал по собственному усмотрению.

Одиночество не очень изменило нашего героя. Кажется, он находился в мире с собой, а черты его лица заострились, просто потому что он «много работал». Сейчас Ратленд уперся подбородком в сомкнутые руки и пристально вглядывался в воду: не машинально, пытаясь сфокусировать ум на чем-то абстрактном, а вполне осознанно, пытаясь понять, кажется ли ему… Но нет, ему редко что-либо казалось, и он не настолько много работал и «мало спал». В воде действительно ходила большая темная тень. Рыб такой величины в реках не водилось, и потом, природа, кажется, не наделила рыб руками. И хвост у них располагался перпендикулярно поверхности воды, в отличие от водных млекопитающих, хвост которых сконструирован так, чтобы выталкивать носителя на поверхность, за воздухом. Разобраться в казусе хвоста тени, барражировавшей под мостом Сант-Анджело и не уходившей ни в сторону Ватикана, ни в сторону вилы Боргезе, было трудно. Обладатель рук и, как наконец-то разглядел Винсент, великолепной сине-зеленой чешуи пользовался хвостом художественно, разворачивая его, как взбредает в голову: судя по всему, вопрос пополнения запаса воздуха его не заботил.

Магистр узнал хозяина тени. Именно эта зеленоватая рука поймала китайский перстень, брошенный им в океанические воды на подходе «Дома Браганза» к устью реки Тежу. Это она поманила его за собой в глубину из опустевшей чаши с камелией в Синтре и забрала записку Амадеи дель Соль. Ратленд видел тень демона и в Москве-реке, и в Темзе, и в Босфоре, и всегда откупался, кидая в воду то письмо, то драгоценность. Винсенту было ясно, что водный дух почему-то должен служить ему, но он долго противился этому служению, не желая принимать его. Теперь он знал: дух вод Венеции, с которым обручались поколения дожей, некогда подчинился Чезаре Борджа.

Винсент поддался импульсу, стащил с левой руки перчатку, привычно сомкнул и разомкнул пальцы, разгоняя кровь в застывшей ладони, и почти не удивился, увидев на безымянном пальце вычурное изделие из золота и каменьев. Перстень он узнал сразу: квадратный кардинальский аметист Родриго даже и в окружении цветолучивых бриллиантов спутать с другим камнем было непросто. Впрочем, через секунду перстень все равно уже находился во внутреннем кармане редингота Ратленда: украшений на себе он не выносил, даже «магических».

Податель кольца тем временем выбрался на мост. Демон был очень велик, наг и, судя по виду, довольно нагл. От него пахло морем и мокрым парусом. Магистр оглядел его с плохо скрытым недовольством: сцена выглядела гротескно и смутно напоминала сюжеты из арабских сказок. Утешало Винсента в развитии событий лишь то, что прохожие, которых почему-то сразу стало меньше, по-прежнему предпочитали вежливо не видеть необычный тандем. Состоялся диалог.

– Кто вы? – спросил Ратленд с максимальной приветливостью, которую смог вложить в этот вопрос, чтобы демон хоть что-нибудь сказал.

– Sono Strattari; si, sono Rodolfo Strattari[161], – ответил демон так, будто это объясняло все на свете. Жаловаться было не на что, на короткий вопрос был дан короткий ответ.

– Вы знаете, кто я? – зашел Винсент с другой стороны.

– Sei il Mago[162]. Я подчиняюсь i Magi из Папской области, хотя и не всем. Теперь подчинюсь тебе.

Винсенту очень хотелось уйти с ветреного моста, от этой внезапно ставшей холодной реки, уйти одному, но он не мог. Мы ответственны за тех, кого приручили… наши предки, даже если эти «те» буквально не от мира сего.

– Мне не надо подчиняться. У меня нет дел для вас. Я обхожусь сам.

Страттари пожал голыми сине-зелеными плечами, на которых уже не блестела чешуя. Ратленд отметил, что он был сух и горяч. Магистр поднес руку к плечу демона и почувствовал исходящий от него жар.

– Теперь уже нельзя изменить, – констатировал водный дух со странным печальным удовлетворением в голосе. Чувствовалось, что ему давно не доводилось упражняться в применении социальных навыков. – Многое, что нужно, не существует, а многое, что есть, не нужно. Вы кинул мне перстень, еще когда был «ты», совсем почти мальчик. Я уже лежал в ожидании много лет… столетия. Яшмовый перстень катайца. Теперь вы отыскал своих всех, без помощи и без родителя… и я должен исполнять.

Демон говорил на чистом венето, языке Венеции (или, как вам могли бы сказать почти не существующие великодержавные италийские шовинисты, венецианском диалекте итальянского языка), и Винсенту было довольно сложно понимать его.

– Хорошо, – пробормотал Ратленд, знавший европейские легенды, в которых маги пользовались подручными-faerie; только Страттари не был… феем. Винсенту порой доводилось экспериментировать со стихиями, и вполне успешно, однако вплетать в свои проекты океаническую силу, воплощенную в Страттари, было страшновато. Скажем, за неделю до встречи с демоном наш герой накрыл двухчасовым ураганом Флоренцию, на сутки оставив город парализованным, ибо в нем перевернулось все… кроме произведений искусства. После этого «случая» премьер-министр Антонио Саландра[163] резко повел курс на выполнение обязательств перед Антантой. По сравнению с какой-нибудь цунами, какой мог стать Страттари, двухчасовой ураган, аккуратно обходящий галерею Уффици, был просто детским утренником. Даже единственный созидатель на земле не смог бы остановить второй Великий потоп.