Гусси. Защитница с огненной скрипкой - Джимми Каджолеас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну и последней топала Лулу: её было едва слышно, но она искренне отпевала несправедливости, учинённые её предками. Должна признать, что для этого ей понадобилась немалая отвага: взглянуть в лицо правде и не отвернуться, а постараться всё исправить. Пожалуй, это было меньшее, что она могла бы сделать, – но и на том спасибо.
После того как замкнули круг, мы стали обходить одну улицу за другой, разгоняя мрак нашей музыкой. Почти повсюду царила непроглядная темень, и лишь молнии лупили по земле вокруг нас. Слонявшиеся повсюду заражённые кричали нам вслед проклятия и ругались. Однако никто из нас не сбился с шага, никто не дрогнул, храня лучшие стремления. Наш гимн эхом разносился по улицам, заглушая проклятия и ругательства, достигая тех, кто ещё сохранил разум в стенах посёлка и за их пределами. Он преодолевал клубившиеся тучи и устремлялся к звёздам и луне и к Тому, Кто Слушает. Я надеялась, он услышал нас – где бы он ни был. Я надеялась, что в эти минуты он шагал рядом с нами, присоединяя свой святой глас к нашим деяниям.
Я даже почувствовала себя лучше – хотя и ненамного. Трудно было не приободриться, когда ты играешь песню, которую помогала сочинять, что-то прекрасное и правдивое, созданное вместе с друзьями, – ты выплёскиваешь её в мир, невзирая на тьму. Наверное, это вообще было самым чудесным чувством на свете. И этот день мог считаться самым лучшим днём в моей жизни, честное слово.
Но когда мы снова пошли мимо Приюта, кое-что случилось.
В смысле, очень плохое.
Переломился гриф у моей скрипки, и головка повисла на струнах. Не знаю, виновна ли в том Погибель, или резкий перепад температуры, или какая-то моя небрежность. Одна струна лопнула и отлетела мне в лицо, поранив щёку. Потекла кровь, а боль была как от гигантской пчелы-мутанта. Моя чудесная скрипка, с которой я не расставалась с детства. Что же теперь делать?
– Ты в порядке? – спросила Ангелина.
– В порядке, – сказала я, хотя было очень больно. – Главное, вы не прерывайтесь. Не прекращайте петь.
Я прижала к себе изломанную скрипку и пошла с ними, но понимала, что этого недостаточно. Я знала, что обязана участвовать, что мой голос очень важен. Но я слишком презирала свой голос, я не умела и не любила петь. Я терпеть не могла, какой он хриплый и как перевирает ноты. Мне делалось тошно при одной мысли о собственном пении. Но сейчас было не до личных предпочтений или стыдливости. Я обязана выразить свои мысли, и я обязана участвовать в гимне, как только смогу. Все наши жизни – да, и даже жизни моих друзей – зависели от этого.
И тогда я глубоко вздохнула и сперва запела тихо, но вскоре подняла голову и уже в полный голос стала повторять слова гимна (я успела выучить его, пока мы ходили противосолонь), – я вкладывала в него всё сердце.
Получилось ли у меня петь? Может, и нет. Скорее всего, это больше походило на кваканье лягушки в пруду. Но, так или иначе, я пела, и пела с самыми высокими стремлениями. И знаете что? Я чувствовала себя прекрасно. Это было самое лучшее ощущение в моей жизни.
И каким-то чудом, невероятно, но мне показалось, что душная тьма отступила, пусть совсем чуть-чуть, как будто хватка Погибели ослабела.
И в этот миг облегчения, пронёсшийся над посёлком, я услышала вторивший нам голос, высокий и мелодичный, как песня ласточки. Это оказался Большой Гордо. Он вышел из своей сторожки с перевязанной головой. Он нёс факел – большое алое пятно в темноте. Я видела, как ему больно и как он испуган, но он пошёл с нами, и его голос поднимался над нашими головами подобно солнцу. Это был прорыв и рождение новой на-дежды – без сомнений. Вскоре мы услышали новые голоса тех жителей, что не поддались заразе, и они присоединились к нашему шествию, подхватывая припев по мере того, как запоминали слова, и шагали все в ногу.
Из руин выбиралось всё больше людей, оставшихся незаражёнными: они отпирали двери, выходили из теней и шли с нами, и их голоса звучали в ночи всё сильнее с каждой минутой. Я увидела чучельника мистера Колдкутса, кузнеца Милларда Динкенса, бычью наездницу Марджори Уиллоуби. С нами шли Сэм Пинкстон, самый высокий мальчик в посёлке, и Лили Ким, боявшаяся собственной тени. С нами шли Люсиль Даунинг и Горейс Романов, и Бинки Якобс, и мадам Голеску – от её глубокого мощного сопрано падала черепица с крыши. С нами шли лудильщица Мартина, и Доанль Дитери, и Леонидас Такер, и сама Старая Эсмерельда, и Пити Кинкер, и двойняшки Абакар, и Марселина Шатлани, и старая ворчунья Сильвана Плейнклоуз. Их было очень много, моих прекрасных соседей, тех самых, которых я поклялась защищать, которых любила всем сердцем. В эти минуты я поняла, как они дороги для меня, как тесно мы все связаны, как бы они ни умудрялись меня злить. Это и значит – быть частью чего-то большего: наш общий гимн, наша радость от общей победы над мраком. Так мы трижды обошли посёлок, и это было чудесно.
Однако, несмотря на всю испытанную радость, я по-прежнему страшилась неизбежного марша в центре посёлка, где на площади для собраний когда-то стоял столб. Во-первых, совсем рядом находился особняк Беннингсли, где затаилась Копчёная Люсинда со своими подручными. Я знала, что мы защищены, по крайней мере наша пятёрка, но не могла предсказать, как ответит оберег Ангелины на такую огромную силу. С одной стороны, я боялась, что Погибель в мгновение ока уничтожит нас пучком молний.
