Конь бѣлый - Гелий Трофимович Рябов

в кобуру, повернулась и даже перешагнула, не дрогнув, через бревно коновязи, которое волокла за собой испуганная, сорвавшаяся лошадь. Прыгнула в экипаж, села, расправила полы шинели.

— Гони… — сказала с ленивым торжеством.

Лошади понесли. Наперерез бросился офицер, повис на оглобле, Вера выдернула наган — спасибо Панчину, работал безотказно, — выстрелила, офицера швырнуло в лужу, к женщине, которую за секунду до того оставил, та взвыла, упав на мертвое тело…

Они не видели Дебольцова, который склонился на мгновение к лицу убитого Сомова, а потом понесся дикими прыжками к автомобилю начальника контрразведки — мотор, слава Богу, работал, и это не было нужным совпадением, потому что магнето, по словам шофера, барахлило, и двигатель старались не выключать. Прыгнув к рулю, Дебольцов вывернул на улицу и сразу же увидел экипаж и убийц в нем: те заворачивали за угол…

Несколько минут мчались по пустынным узким улицам, обогнать Дебольцов не мог. Через квартал удалось въехать в горку, на параллельную дорогу, но и здесь лошади, шедшие ходко, обогнали. У водокачки дорога разветвлялась: левая шла вверх и коротко вела к кордону на окраине. Нижняя шла туда же, только длинно. Понял, что убийцы Сомова города не знают, потому что ушли по нижней. Сам же повернул налево, на верхнюю.

Расчет и знание городских улиц не обмануло: уже через три минуты Дебольцов выбрался на перекресток, который те миновать не могли. И в самом деле, они появились, лошади мчали аллюром, один из офицеров стоял и кричал что-то бешено, нахлестывая лошадей. Дебольцов выбрался из авто, шашка мешала, как, впрочем, и всегда, выдернул наган и, подняв его над головой, крикнул обычное в таких случаях:

— Стой!

Они остановились и смотрели выжидающе, проехать им было никак нельзя, автомобиль Дебольцова перегородил улицу. Развернуться они тоже не могли, во всяком случае — быстро.

По мере того как подходил к ним все ближе и ближе, странная мысль, воспоминание точнее, из вялого и смутного превращалось в зримый, осязаемый образ: офицерик на станции. Когда встречал Колчака. Тот, что оглянулся. Вера Дмитриевна. С фотографии…

Когда подошел — уже не сомневался: она. Второй же наверняка сообщник. Одно только: густой кадровый… Настоящий. Как это могло случиться? Она же ряженая. Что их соединяет…

— Здравствуйте, господа… — сунул наган в кобуру: интуитивно понял — сопротивляться не станут. Крикнул двум прохожим, остановившимся с любопытством: — Вон отсюда! Быстро! — и продолжал: — Здравствуйте, Вера Дмитриевна… — понял, что все в центр мишени, потому что «хорунжий» очень смешно потрогал усы. «Наклеенные»… — Улыбнулся: — Капитан, если вы, как старший по возрасту и в чине, прикажете Вере Дмитриевне не делать глупостей — я попытаюсь спасти вас… — и направился к своей машине.

— Володя… — Веру трясло мелкой дрожью. — Я не понимаю… Я видела его на перроне, когда приехала. Откуда он знает, откуда…

— Не психуй, Верочка… Какая наша доля? Слушаться. Вся контрразведка на ногах, не уйти…

Ближе к центру города Дебольцов свернул в ворота добротного двухэтажного особняка, которые открыл казак, увешанный конским снаряжением. Въехали за ним — то был замкнутый высокой кирпичной стеной двор, соседние дома выходили сюда глухими брандмауэрами.

— Вы у меня в гостях, господа. Познакомимся: я замнач контрразведки Дебольцов Алексей Александрович. Кто вы? С Верой Дмитриевной мы знакомы заочно, фотография Веры Дмитриевны и ее сестры Надежды Дмитриевны с отцом, покойным ныне, насколько я понимаю, Дмитрием Петровичем висит в нашей спальне. Мы женаты.

— Что… Кто… Кто… Женат? — вскинулась Вера. — Что вы несете, вы думаете взять меня, взять? Да никогда!

— Я вовсе не намерен вас брать… — улыбнулся насмешливо. — Я хочу спасти вас — вопреки долгу службы, исключительно из родственных побуждений. Если вас расстреляют — Надя мне не простит.

— Надя? Вы не врете?

— Я не лгу. Капитан?

— Панчин Владимир Васильевич. Не стану лукавить, полковник, я точно так же не смог исполнить свой долг, как вы — свой.

— Тогда мы поймем друг друга… Прошу. — Дебольцов показал дорогу.

В прихожей разделись. Дебольцов в задумчивости смотрел на свояченицу, догадываясь, что та — крепкий орешек и найти общий язык будет очень трудно.

— Господа, — сказал, — я проведу вас по квартире, это, верьте на слово, очень полезная экскурсия. Идемте…

Прошли длинным темным коридором и оказались в кабинете.

— Коридор темен на тот маловероятный случай, что два человека встретятся в нем. Они не должны узнать друг друга.

— Но… почему? — не выдержала Вера.

— А потому, мадемуазель, или, лучше, родственница дорогая…

— Не смейте меня так называть! — крикнула Вера. — Я запрещаю!

— Хорошо, не буду, хотя мне это очень и очень приятно. Ну-ну, я пошутил. Так вот: это явочная квартира контрразведки. Сюда является наша секретная агентура, «сотрудники», как мы их называем в охранных еще традициях… Естественно, себя мы искренне называем «трудниками», потому что, как вы уже догадались, работать с отребьем всегда трудно.

— Может быть, вы избавите нас… во всяком случае меня — от этих подробностей?

— Отчего же… Они вас тоже касаются.

— Это в каком же смысле, полковник? Вам не кажется, что разговор принимает оскорбительные формы?

— Нет, не кажется. Судите сами: здесь, в этом кабинете, на этом вот стуле, сидит представитель вашей славной коммунистической партии и продает своих товарищей нам, белым-с, за деньги-с… Золотом платим, золотом. Знаете, я многажды убеждался, что велеречивые разговоры о «верности», «долге», «товариществе», «партийной спайке» — придумка ваших мерзавцев-руководителей, которые заливают ваши дурные головы погаными сказками, сами же в эмиграции, пьют кофе и читают газетки на бульваре…

— Вы не смеете… Не смеете! — Вера рванулась к выходу, Панчин остановил ее.

— Полковник, я надеюсь, мы не перейдем границ дозволенного…

— Нет, не перейдем. Но когда еще у большевички Веры Дмитриевны будет возможность узнать правду из недр, так сказать… Да, свояченица, да… Один агент сидит на этом стуле и продает, второй ожидает в прихожей, и, чтобы они не встретились, этого я увожу черным