Помоги другим умереть - Елена Арсеньева

А вот и аэропорт. Знакомая сумятица автомобилей на площади, толкотня. Пузатый стеклянный ресторан за деревьями. «Аквариум», вот дурь-то!

Саша подрулил к самому входу:

– Ну вот, долетели с ветерком!

Женя выскочила, выдернула сумку – сама успела все-таки, потому что не сумка это была, а остатки собственного достоинства.

– Саша, спасибо вам, рада была познакомиться. Всего доброго, Таечке от меня привет, пусть не поминает лихом! Олег…

Повернулась к нему, улыбаясь так, словно к ушам были пришиты завязочки, за которые кто-то сейчас тянул изо всех сил.

Он стоял с непроницаемым лицом. Подбородок вздернут, руки в карманах.

Саша фыркнул, подошел к багажнику, достал еще одну сумку, шлепнул оземь. Хлопнул по плечу Олега, потом Женю – ее шатнуло:

– Ребята, видел я придурков, но таких… Мало-мало холосо! Чао, капитана! Чао, рюськи мадама!

Вскочил за руль – и «Чероки» растворился в вихре автомобилей.

Женя проводила его взглядом и уставилась на сумку – ту, другую, не свою.

– Это чье?

– Мое, – ледяным тоном отозвался Олег.

– Ты что, куда-то ехать собрался?

– Лететь, потом ехать, – уточнил Олег. – До Москвы, потом поездом в Нижний. Мы, кстати, опаздываем на регистрацию.

Женя уставилась на него:

– Нет, правда?

Он только дернул углом рта.

– А почему же?.. – пробормотала Женя жалким голосом. – Я же не знала… Ты же не сказал…

– Дар речи отшибло, вот и не сказал! – огрызнулся Олег. – Честное слово, если бы Сашка не уволок мою сумку из прихожей, я и в аэропорт не поехал бы!

– Но я же не знала!..

– Хорошо бы сообразить, – процедил Олег, – кто что с тобой сделал, что ты и меня заодно сукой считаешь? Или, может, я не понял чего-то? Может, это просто дымовая завеса, чтобы тебе отступить достойно? Может, тебя там будут встречать с цветами и духовым оркестром? Тогда лучше сразу скажи. Я вернусь без звука.

Женя, не отвечая, подхватила его сумку и ринулась вперед так резво, что Олег догнал ее только у стойки регистрации.

– Между прочим, я тебе самую главную новость не успел сообщить, – сказал, все еще отводя глаза и подрагивая ноздрями. – Грушин нашел ее, эту вашу фею Мелюзину!

– Кого-о?!

– Ну, как ее там… Глюкиаду!

– Глюкиаду? Аделаиду?! Она…

– Жива и здорова. В том и фокус!

Всю дорогу под крылом самолета, как принято выражаться, о чем-то пело зеленое море тайги, а над этим самым крылом сияла хрустальная голубизна стратосферы. Однако на подлете к Москве захмарило, задождило, и прилетели они из сверкающего, солнечного августа в август мокрый и студеный. Уже в аэропорту пришлось доставать из сумок свитера и ветровки, да и то изрядно продрогли, пока ждали багаж: Олег не рискнул везти то, что обычно носил за ремнем джинсов, с собой. Долго добирались до аэровокзала, потом до Казанского вокзала. Взяли билеты на Нижний, бродили по Москве, ели (весь этот длинный-предлинный, опять-таки благодаря разнице во времени, день они только и делали, что ели, наверстывая упущенное), потом сонно сидели в вокзале, ожидая отправления «Ярмарки», дорогущего фирменного поезда. «Ярмарка» уходила в девять с небольшим, поэтому и решили потратиться на нее: ждать чуть не до полуночи, когда пойдет более демократичный «Нижегородец», сил не было. Правда, как ни хотелось спать, они все-таки не преминули воспользоваться удобствами отдельного двухместного купе в СВ, отчего в половине шестого проводница добудилась их, только пустив в ход последнюю и самую страшную угрозу: после Дзержинска санитарная зона, туалеты будут закрыты!

Нижний подъехал как-то странно быстро – откуда ни возьмись вдруг против окна возник модернизированный скользкий перрон, а на нем, в сутолоке народа, – невысокая фигура в черном плаще с поднятым воротником, в дымчатых, несмотря на абсолютно бессолнечную погоду, очках.

Итак, их все-таки встречали – пусть не с цветами и без оркестра.

– Спокойно, – произнес Олег, услышав, как ахнула Женя. – Я ему все скажу сам. И вообще – почему мы ведем себя так, будто это какая-то статуя Командора? Не похож!

Вблизи Грушин оказался на статую Командора похож еще меньше, чем издали. И никаких признаков облысения Женя у него не заметила. Напротив, шеф даже как-то помолодел и лучился неприкрытым довольством. Впрочем, ему было чем гордиться!

Однако Грушин смог сдержать бьющую через край профессиональную гордость на пару часов, чтобы дать Жене с Олегом возможность позавтракать, принять душ и переодеться. Увы, предлог «с» в данном конкретном случае оказался не более чем привычной грамматической формой. Грушин, мгновенно приняв командование на себя, довез Женю до дома и так браво и стремительно выкинул вместе с сумкой у крыльца, таким непререкаемым тоном сообщил, что Олег остановится у него, что никто и глазом не успел моргнуть, а соединительный предлог «с» оказался уже неактуален.

Женя едва успела перехватить растерянный взгляд Олега, и «Фольксваген» Грушина скрылся за углом, оставив вместе с облачком бензинового перегара указание в форме приказания: через два часа быть в фирме, не ждать, чтобы за ней заезжали, потому что «ты близко живешь, а нам еще в Печеры пилить да пилить».

«Ну и не пилили бы! – яростно подумала Женя. – Что, у меня нельзя было кофе выпить? И сразу Грушин все понял бы».

Конечно, расстраиваться было решительно не с чего, а она расстраивалась. Не меньше получаса простояла под раскаленным душем, прежде чем вспомнилось спасительное: все, что ни делается, делается к лучшему! Может быть, Олег сейчас поставит все точки над i в отдельном мужском разговоре. Все-таки есть ощущение, что он еще не до конца верит, будто Грушин для Жени – только старший товарищ, отец и брат. Нет, не то чтобы не верит, но остается у него некоторое сомнение. В очередной раз Женя удивилась, почему такой красавец, молодец и, по всему видно, любимец женщин до такой степени в себе не уверен, что, кинувшись в омут и погрузившись с головой, вдруг спохватился: а не зашиб ли кого, пока летел с обрыва? Впрочем, запоздалая осторожность – чисто мужское свойство. И еще одно «впрочем»: а разве Женя сама так уж уверена в нем… и в себе, если на то пошло?

И тут ее словно обожгло: а если Грушин расскажет про Льва? Ведь он всегда полагал, что Женя отвергает его именно из-за Льва. И начнет живописать, как она бросается на каждый телефонный звонок, приходит на работу с заплаканными глазами, то оживает, то впадает в уныние при самом легком намеке на воздушные шары, пусть даже те, которые продаются на улицах накануне бывших и нынешних общенародных праздников.

Она выскочила из ванны и ринулась к телефону, чтобы немедля позвонить Грушину и попросить его держать рот на замке, но вовремя отдернула руку. Если Грушин хотел что-то такое сказать, то уже сказал. И вообще, должен же Олег когда-нибудь узнать о Льве! В конце концов, он же сам говорил, что прошлое его не интересует. А в окошко прыгать ему не придется, это Женя может гарантировать!

И все-таки ее ощутимо потряхивало, пока она бежала по Ошарской в агентство. Может быть, оттого и потряхивало, что оделась слишком легко, не по погоде. Но этот синий, тускло мерцающий костюм шел ей бесподобно! И юбочка у него была какая надо – нарисованная.

«Немец» Грушина уже торчал на полупустой по раннему часу стоянке. Женя взбежала на крыльцо и едва успела шарахнуться в сторону, чтобы не зашибла уборщица, нещадно елозившая шваброй по стеклянным дверям. Россыпь грязных капель, оказавшаяся на светло-сером плаще Жени, ничуть не смутила виновницу.

– Нечего шастать, – люто сказала она. – Гребете денежки лопатой, а нам зарплату уже третий месяц не платят. Давно надо вас всех гнать отсюда, арендаторы чертовы!

Не пытаясь уловить связь между причиной и следствием, Женя метнулась к лифту под неодобрительным взглядом вахтера. Чудо! Очереди не было – вообще никого не было около лифта! Женя вошла, нажала кнопку шестого этажа – и тотчас кто-то вскочил в кабину следом.

Обернулась. Высокий седой мужчина стоял к ней боком, отряхивая куртку, на которой красовалась (ничего себе!) еще более обширная россыпь грязно-мыльных пятен.

– Вас тоже зацепило? – дружелюбно спросила Женя. – Не трите так, грязь размажете. Пусть лучше высохнет, потом щеткой смахнете – и все.

Попутчик глянул на нее искоса, кивнул и с новым ожесточением принялся втирать грязь в куртку.

Женя пожала плечами: на здоровье! – и нетерпеливо вздохнула. Лифт необычайно долго готовился к подъему. Может быть, просто боялся высоты? Обычно кабина успевала набиться до стонов и охов, до предупредительного зуммера, пока лифт вот так стоял с распахнутыми дверцами, ибо вскочить в него не успевал только ленивый.

На сей раз, по слишком раннему времени, ленивым, кроме Жени и упрямого незнакомца, оказался только худощавый лохматый парень среднего роста и возраста.

Женя уставилась на него с любопытством. Это был знаменитый в Нижнем художник, давно затмивший заслуженных мэтров, сантимэтров и децимэтров, истово и уныло запечатлевавших каждую травинку, каждый кустик, каждую лужицу родной земли. Удачно избежав так называемого поп-арта, поскольку был талантлив и имел отличный вкус, художник рисовал летающие среди звезд грибы несравненной красоты, спящих в лесах крутобедрых дев, печально-мудрых котов, ожившие пеньки, петухов – хранителей Вселенной и прочую сказочную прелесть. Художник был классный, вдобавок еще молодой, из себя интересный, даром что худющий, как карандаш, и Женя невольно принялась косить на него глазом. Однако, несмотря на славу записного донжуана, знаменитость на нее даже не взглянула, а, воткнув палец в кнопку с цифрой 4, уставилась на их общего попутчика буквально вытаращенными глазами. Человек в испачканной куртке сверкнул недобрым взором и еще круче отвернулся к стене, а его четкий, скульптурный профиль начал медленно багроветь.