Твои, Отечество, сыны - Александр Родимцев

Уже знакомый мне молоденький сержант не спал: он лежал отдельно от других в маленькой прихожей и заметно обрадовался, когда мы взяли стулья и присели у его койки. Будто оправдываясь, он сказал:

— Мест у них, у наших медиков, товарищ комдив, очень мало. А у меня вроде бы отдельное купе. После того, что было, я, знаете, как на курорте!

— Вот и расскажите нам, сержант, «что было». Откуда вы прикатили на резвом вороном рысаке?

Он засмеялся и поморщился от боли:

— Да, резвый вороной рысак! Ездовой называл его Крошкой. И до чего же разумное создание: ударишь кнутом — ни за что не пойдет, а ласковому слову, как дитя, послушно.

— И долго везла вас эта Крошка?

— Долго, товарищ полковник, часа, наверное, три. Мы в том лесу, что по оврагам раскинулся, в окружении остались. Четверо, и все раненые, и дело, конечно, — табак. Признаться, совсем уже помирать собрались: по лесу гитлеровцы шастали, и это чудо, что нас они не заметили, не перестреляли.

Он облизнул сухие, потрескавшиеся губы; комиссар осторожно поднес ему стакан воды.

— Бой, как вы помните, в этом лесу разгорелся. Наши осуществили обходной маневр и отошли. Меня пулеметной очередью ранило, ну, знаете, как назло!.. Жутко было подумать, что наши отходят, а я, никем не примеченный, в дубовом подлеске лежу. Но вот слышу голос — удивительное дело — голос нежный, женский:

— Спокойно, братишка, я с тобой…

Тут мне подумалось, что это, наверное, сон: откуда здесь, в лесной глухомани, взяться женщине?

Но женщина присела рядом, разрезала на мне гимнастерку и стала делать перевязку. Руки такие ловкие, быстрые, умелые — боли почти никакой.

— Только не подавай голоса, — шепчет она. — В лесу полно фашистов. Слышишь, никто из раненых не стонет, не кричит…

Это меня совсем удивило.

— Разве я здесь не один?

Она так ласково улыбнулась.

— Ну, если я с тобой, значит, не один. И еще с нами трое. Жаль, все ранены.

Я осмотрелся:. да, трое солдат лежали на подстилке из листьев, — это она успела приготовить такую постель.

— Что будем делать, сестрица? — спрашиваю. — Если вокруг немцы, значит, найдут.

Она как будто удивилась такому вопросу:

— А что солдату делать? Сражаться… Но это, если обнаружат. Вот он, твой автомат…

— Руки, сестрица, перебиты.

Она задумалась:

— Ладно. Оружием и я владею. Крепись и молчи…

А кто-то из раненых не сдержался, застонал!

— Воды, сестрица… Ну, каплю воды!

— Где же мне взять эту каплю, милый? — спрашивает Женя сквозь слезы. — Потерпи до ночи. Ночью что-нибудь придумаю, потерпи…

Тут я услышал, как близко, очень близко затрещал валежник, зашуршала листва. Немцы! Может, я говорил слишком громко, и они теперь шли на голос? Женя прикрыла меня веткой, взяла автомат и залегла у старого пня.

Да, я не ошибся, это были немцы. Они громко разговаривали, и голоса приближались. Двое о чем-то спорили, а третий, коренастый, грязный, в рваном кителе, внимательно оглядывался по сторонам, взмахивал тесаком и сносил верхушки дубков. Они прошли на расстоянии в пятнадцать шагов от нас, и даже сейчас я удивляюсь: как не заметили?

Да, товарищ полковник и товарищ комиссар, день этот и ночь никогда я не забуду. Кажется, половину жизни отдал бы за глоток воды. Пытался жевать дубовые листья, но от них во рту становилось еще суше и горче, а потом пекло, будто огнем…

Постепенно те трое раненых совсем позабыли про осторожность: стали все громче просить воды. И нужно было, я думаю, иметь великое терпение, чтобы ласково уговаривать их, как маленьких. А когда стемнело, Женя решительно поднялась, взяла две гранаты, автомат и сказала:

— Ждите, постараюсь пробраться в село.

Тут я не скрою, товарищи командиры, что, будто рукой костлявой и холодной, сжала мне горло тоска. «Что ж, думаю, один у неё, у Жени, исход: уйдет и не вернется. Ей, может, приведется еще пожить, а с нами наверняка погибнет».

Лежал я в этом притихшем дубняке, смотрел на звезды и думал, все думал о жизни… И вспомнились мне бои под Конотопом, в Казацком и на Сейме, и как наш комсорг, Вася Щербак, один, в поединке с танками, уничтожил две машины врага, и как Машенька из Мышеловки, санитарка Лиза и Женя Бернатович спокойно трудились, исполняя свое доброе, сердечное, святое дело под сумасшедшим огнем… Вспомнил и спросил себя: что же ты раскис? Разве им легче было, нашим славным девушкам? А ведь никогда — ни жалобы, ни грусти. Значит, как видно, тот и есть настоящий советский воин, кто при любой невзгоде полное спокойствие духа сохранит.

Он снова глотнул воды и улыбнулся глазами:

— Но Женя вернулась. И как же я, глупый, мог о ней такое подумать, что она не придет? Как могла у меня хотя бы на минуту темная эта мыслишка зародиться? Право, не знаю: наверное, потому, что от потери крови ослабел и мысли свои не контролировал. Женя вернулась и принесла ведро воды, а вдобавок еще и большую теплую буханку хлеба.

Вот было радости! Мы пили и не могли напиться. А какой вкусный хлеб! И где она его раздобыла? Об этом никто из нас не спрашивал. Только теперь я понимаю, что пробраться в занятое фашистами село, постучать в хату, где непременно были немцы, значило идти на верную смерть.

Когда мы подкрепились хлебом и вдоволь напились воды, меня сразу одолел сон. Сколько прошло времени? Оказывается, вся ночь. Проснулся и вижу: и небо, и верхушки деревьев уже порозовели. Но странно, как же это случилось, что на меня свалился целый дуб? Раздвигаю ветки… Вот оно что! Это сестрица укрыла меня, чтобы фашисты случайно не заметили.

Раздвинул я ветки, кое-как приподнялся на локтях, вижу — и другие раненые тоже старательно прикрыты. Где же она, Женя? Неужели опять рискнула идти в село?.. У замшелого пня, вижу, лежат наши три винтовки и полдесятка гранат. Помнилось, что вчера был у нас и автомат, и гранат до десятка… Наверное, думаю, сестрица с автоматом, с гранатами охраняет нас. И только подумал об этом, — вот оно, несчастье, — хриплый голос скомандовал:

— Хальт!..

Ветки над ранеными зашевелились; один из них, тот, пожилой — вы, может, запомнили его, товарищ полковник? — привстал:

— Все-таки нашли, гады… Васенька, гранату подай!

Я видел трех немцев: они стояли в дубняке, на малой полянке, держа автоматы наизготовку, — сухопарый, длинный ефрейтор от изумления разинул рот.

И вдруг над самой моей головой грянула длинная очередь. Два немца свалились, а третий неловко подпрыгнул и кинулся бежать. Тут откуда-то из кустарника появилась Женя. В руках у нее автомат, из дульного среза еще стекал дымок.

— Ну, что ж, — сказала она, снова принимаясь накрывать нас ветвями. — Будем держаться. Бывало и похуже, мальчики…