Две дороги - Василий Ардаматский

Дружиловский кивал головой — Зиверту он прощал все.

О предложении Бельгардта Зиверт доложил доктору Ротту. Он был уверен, что тот, зная о связях Бельгардта с Орловым, будет против его работы в «Руссине».

— Это дело хорошее, — совершенно неожиданно Сказал доктор Ротт. — Умный человек там очень нужен.

Зиверт не показал удивления, но отметил про себя, что, оказывается, он знает далеко не все. Совершенно ясно, что и Бельгардт тоже работает на немцев, вероятно, не кто иной, как сам доктор Ротт, и направил его в «Руссину».

Дружиловский был очень доволен своим помощником, такого сотрудника выгодно даже просто показать любому клиенту — высокий, плечистый, красивый шатен, всегда по моде одетый. Подпоручик не уставал удивляться, сколько всякого знает его помощник — имеет Два диплома, говорит на трех языках.

Короткий мартовский день подходил к концу. В рабочем кабинете «Руссины» уже горел свет. Дружиловский и Бельгардт, сняв пиджаки, сидели рядом за столом. Они заканчивали работу для Франции. С утра они изготовили директивное письмо московской ЧК какому-то таинственному «подотделу во Франции» об организации в этой стране «перманентных общественных конвульсий и дезавуаций популярных государственных деятелей». Майор Лорен просил, чтобы в директиве было побольше туманностей. «Французы это любят», — сказал он со своей обворожительной улыбкой. И Бельгардт постарался.

Сейчас они переписывали сочиненное ими, якобы полученное с надежной оказией из России письмо, где рассказывалось об ужасающей акции большевиков, начавших вывоз буржуазных детей в Сибирь с целью истребления. И опять же Бельгардт проявил недюжинные способности — французы будут рыдать, читая про товарные вагоны, оглашаемые детским плачем, про обезумевших матерей, бросающихся под колеса кошмарного поезда, про маленькие трупики, которые то и дело находят близ железнодорожного полотна сибирские крестьяне.

Дружиловский, у которого был отличный почерк, писал под диктовку, и оба они смеялись, когда Бельгардт трагическим голосом читал наиболее страшные места.

Работа была закончена, и они собирались пойти вместе поужинать. От громкого звонка в передней оба вздрогнули. Звонок повторился.

— Посмотрите, — сказал шепотом Дружиловский, сгребая со стола бумаги и запихивая в ящик. Последнее время он стал пуглив.

— Какой-то ваш знакомый по Риге, — вернувшись, сказал Бельгардт. — Выглядит прилично.

— Фамилия? — Дружиловский торопливо надевал пиджак.

— Не расслышал. Понял только, что поручик русской армии.

— Возьмите револьвер, будьте наготове.

Дружиловский приоткрыл дверь и увидел высокого, приветливо улыбавшегося мужчину в светлом пальто и шляпе.

— Простите, я что-то вас не помню, — сказал Дружиловский, глядя на незнакомца.

— Нехорошо, нехорошо, Сергей Михайлович, — улыбаясь, сказал гость. — Я поручик Крошко. Мы познакомились в Риге, в доме актрисы Ланской.

— Ну конечно же! — воскликнул Дружиловский и, сняв цепочку, распахнул дверь. — Заходите, заходите.

Помогая гостю раздеться, он шутил, жаловался на свою дряхлеющую память, а сам старался вспомнить, что у него было с этим поручиком в Риге, и напряженно думал, почему теперь он появился в Берлине и зачем пожаловал.

Он попросил Бельгардта продолжить работу в другой комнате и предложил гостю располагаться в кабинете.

— Вы не предупредили меня, а дела, знаете, не терпят отлагательств, — объяснил он.

Они сели в кресла друг против друга. Дружиловский выжидательно молчал, а Крошко с приветливой улыбкой смотрел на него.

— Вы совершенно не изменились, — сказал Крошко, отметив про себя, что красивенькая физиономия его рижского знакомца поблекла и в глазах его не было прежнего жадного блеска. А сейчас он был явно испуган. — Прежде всего я обязан внести полную ясность в отношении моей, как говорят, личности, — продолжал Крошко. — Я поручик Крошко Николай Николаевич. Все остальное, что вам было известно обо мне от Ланской или от Воробьева, чушь. Никогда никаких связей с советскими у меня не было и не могло быть. Я работаю у Павлова в его «Братстве белого креста», надеюсь, вы знаете о нашей организации.

Дружиловский молча слушал. Все, что он услышал пока, не очень ему нравилось, но организация Павлова, он знал, располагает солидными средствами. Там засела высшая военная аристократия. Недавно в газете «Руль» сообщили, что Павлов и группа его сотрудников были приняты самим претендентом на русский престол, великим князем Кириллом.

— В Риге я пытался создать филиал нашей организации, для этого и посещал салон Ланской, — продолжал Крошко. — Впрочем, я был там всего один раз. Как только понял, что господин Воробьев является сомнительной личностью, а он-то и ввел меня в дом Ланской, я оттуда давай бог ноги. — Крошко рассмеялся и спросил: — А Воробьева-то вы помните?

— Плохо, — сухо ответил Дружиловский, хотя прекрасно помнил Воробьева и уже восстановил в памяти все, что было связано с Крошко.

— Ну как же! Ведь именно он хотел содрать с вас деньги за знакомство со мной, за мои мнимые связи в советском посольстве. Позже я выяснил, что Воробьев попросту агент польской разведки. А там, как известно, собрана шваль со всего света.

— Но вы, помнится, и сами рассказывали, и еще так трогательно, что обнаружили у красных своего родственника, — не без ехидства сказал Дружиловский.

Крошко нахмурился и ответил не сразу. Попросив разрешения, он неторопливо раскурил сигару.

— Мне очень трудно сознаваться во лжи, но я обязан это сделать и принести вам свои извинения, — начал он, глядя на Дружиловского посерьезневшими голубыми глазами. — Воробьев... В тот день я еще не знал, что он за птица. Он взялся мне помогать в создании филиала «братства», знакомил с интересными русскими. Однажды сказал о вас — русский, который не болтает, а действует, с идеями, но предупредил, что вас надо заинтересовать. Сообщил, что вы почему-то проявляете любопытство к красным дипломатам. И я во имя своего дела пошел на ложь. И тут же пожалел об этом. Но было уже поздно. А на другой день я уже знал, кто такой Воробьев, вышел из этой игры и, чтобы не встретиться с вами, перестал бывать у Ланской. Еще раз прошу прощения. К сожалению, в эмигрантской среде ложь стала ходовым товаром, но наше «братство» этот товар категорически отвергает.

Крошко говорил очень серьезно, без постоянной своей обаятельной улыбки, и в глазах у него было выражение горечи. Дружиловский внимательно слушал, глядя сузившимися глазами на открытое красивое лицо Крошко, и, несмотря на свою настороженность и страх, не мог не верить ему — все, что тот говорил, было правдой. Воробьев — польский агент и жулик — он ведь действительно вымогал у него тогда деньги за знакомство с этим поручиком. Правда, потом, когда Дружиловский был уже в Польше, Братковский называл Воробьева не иначе как русской свиньей. Крошко этого может не знать и даже не должен знать, иначе это было бы подозрительно.