Жизнь как она есть - Борис Костюковский

А задалась мне иная жизнь, иная судьба, от которой, как мне казалось, никуда уже не уйти.

Учиться моему мужу было некогда: карты, водка… Дома по любому поводу скандалы, оскорбления. Только вот странность: упреки во всем и за все, но никогда, ни единым словом или намеком о моих ногах. Может быть, только на это и хватало у него ума, да и то, пожалуй, потому что знал: этого бы я ему уж не простила.

Надо было что-то придумать, на что-то решиться.

В 1953 году приехала в отпуск Лёля с мужем. Она стала уговаривать меня закончить институт, обещая материальную помощь.

Иногда человеку нужен только небольшой толчок, чтобы опомниться и взяться за ум.

Надо было браться за ум и мне.

В институте, несмотря на трехлетний перерыв, меня сразу же восстановили на четвертом курсе. Ошеломленная, счастливая, как вновь родившаяся на свет, приходила я в аудитории. Мною овладела такая жадность к лекциям, книгам, какой, пожалуй, я не испытывал даже на первом курсе.

Когда я окончила институт, Николай стал терпимее. Нет, он не оставил совсем ни пьянства, ни других своих привычек, но я уже была довольна даже тем, что появились длительные «просветы», а значит, и надежда на исправление.

Не стоит, пожалуй, перебирать все мои усилия сделать из него человека. Мне все казалось, что я его сумею «привести в чувство», усовестить. Иногда силы и уверенность оставляли меня. Был даже случай, когда я не только решила уйти, но с помощью директора школы, где работала после окончания института, получила ордер на однокомнатную квартиру. Может быть, на этом бы и кончилась моя семейная жизнь, если бы не случай.

В нашей школе работала молодая учительница Галина Павловна Морозова. Жила она с мужем и сыном на частной квартире и мучилась без постоянной жилплощади уже несколько лет. Конечно, учителя в школе узнали, что я получила ордер, все меня поздравляли, поздравила и грустная Галина Павловна. Мне стало почему-то так совестно, что я не могла найти себе места ни днем, ни ночью. Назавтра я отказалась от ордера и попросила переписать его на Морозову. Уже значительно позже нашей семье дали двухкомнатную квартиру.

Вскоре у нас родился мальчик.

Боже! Что это был за ребенок: одни косточки и кадычок, как у старичка. В больнице твердо и бесповоротно решила: как бы мне ни было трудно с двумя детьми, но больше с пьяницей жить не стану. Вернувшись домой, объявила об этом Николаю. Он принял мое решение безропотно и стал жить отдельно. На время бросил пить, пытался даже проявлять заботу о ребенке. Но мне уже было все равно: я больше не верила ему.

На этот раз я уже сама регистрировала сына, сама дала ему имя. Хотела назвать Маратом, но передумала: каждый день повторять это дорогое, незабываемое, мучительно горестное имя двух погибших Маратов… Пусть лучше будет Андрей.

После декрета я взяла в няни к ребенку девушку и вышла на работу. В то же время загорелась желанием поступить в аспирантуру. Все подготовила, написала реферат по языку.

Помешал уход няни. Андрюше было десять месяцев, но няня боялась приходов пьяного Николая и покинула меня. Тут уж я поняла, что даже «сосуществование» в одной квартире невозможно.

Мы развелись.

Ни разу за прошедшие годы Николай не делал попытки встретиться с нами. И я все реже и реже вспоминала о нем.

Только во сне иногда всплывает все: я просыпаюсь, как от кошмара, долго не могу прийти в себя и с детской полузабытой радостью понимаю, что это сон. Ужасный сон. И ничего больше.

Еще на третьем курсе института, мы, студенты, проходили в школах педпрактику: сначала пассивную, потом зачетную и стажерскую, по предмету и по классному руководству.

Мой первый зачетный урок в шестом классе прошел хорошо.

Немного сложнее было с классным руководством. Меня и Лену прикрепили классными руководителями к 6 «В» классу женской школы. Девочки отличались воинственностью и непослушанием; класс считался худшим и по успеваемости и по дисциплине.

Первое время классные руководители опасались даже войти к ним: крик, смех, шум, залихватский свист. Лена вела математику, а я — все остальные предметы. Но мало-мальского контакта с девочками мы найти не могли.

И вот накануне празднования Дня Советской Армии я предложила завучу провести беседу с нашими подопечными девочками на тему: «Дети в годы Отечественной войны».

Нечего говорить о том, как я волновалась: это ведь мое «зачетное мероприятие». Как буйные девчонки отнесутся, как будут слушать, станут ли хоть сидеть молча: не разговаривать, не петь, не свистеть? О большем уж я и не мечтала.

Я постараюсь построить беседу по всем правилам: расскажу сначала, как началась война. И не просто, как началась где-то, а в наших родных местах, в моем Станькове. Потом — дети в тылу страны и дети на фронте и в партизанских зонах. И не просто дети, а впервые я расскажу о судьбе пионера Марата Казея. Это ничего, что о нем еще почти никто не знает, я постараюсь рассказать все спокойно, правдиво, как оно было. Это ничего, что он мой брат, и дело даже не в этом: он ваш товарищ, скажу я им, он был в таком же возрасте, как вы, и он отдал за вас жизнь…

Когда я стала говорить о Марате, класс замер.

Я стояла перед ребятами и боялась одного: только бы не разреветься. Впервые вслух я говорила о самом дорогом, о самом больном и поняла, как это невероятно трудно.

С тех пор я выступала сотни раз на встречах с пионерами, школьниками, комсомольцами, и не было случая, чтобы я не волновалась. Не было случая, чтобы ком не подступал к горлу. Только ни разу я не дала своему горю вырваться наружу. Да, это мой брат, моя боль, но и моя гордость. Разница, пожалуй, только в том, что сейчас имя Марата Казея знают дети не только в Белоруссии, но и во всей стране. Это имя носят улицы в городах и селах, школы, пионерские отряды и дружины. Это имя носит корабль на Тихом океане. За эти годы я получила тысячи писем, и в каждом из них и горе, и боль, и гордость за Марата.

Ничего особенного я не говорила, просто вспоминала о нашем детстве, о том, как пришел Марат в партизанский отряд, как он ходил в разведку, переодевшись в рваную одежду, с холщовой сумой за плечами. И как он погиб.

…Я уже закончила свой рассказ, а класс не двинулся с места. Тишина такая непривычная, что просто даже и не верилось. Потом поднялась староста класса и попросила меня рассказать побольше о партизанах. Это уже было совсем не по плану, но, наверное, часа два, без всякого перерыва, я рассказывала о нашей партизанской бригаде.

И с тех пор мы с Леной были в классе желанными гостями, девчонки стали неузнаваемы. Мы приходили к ним свободно и смело.

И я и Лена поняли, что главное в нашей будущей работе — заинтересовать ребят, не бояться раскрыться перед ними, видеть в каждом человека и будить в нем человеческое, доброе.