Усман Юсупов - Борис Ресков

Центральный Комитет партии работает тоже по плану, но сверх всех намеченных мероприятий едва ли не каждую неделю собирает Юсупов то большую группу партийных работников и говорит с ними о помощи семьям военнослужащих (вскоре колхозы выделили для них около 75 тысяч пудов зерна, около 200 тысяч пудов овощей, 10 тысяч овец, 2 тысячи коров. Было отремонтировано 60 тысяч домов и квартир), то секретарей парткомов — от райкомов до ЦК и совещается с ними, как обеспечить города продовольствием и топливом. Приглашает к себе руководителей четырех пригородных районов («Я вас лично прошу, дайте дополнительно овощи и картошку»), и они дают.

Не ради эффектного противопоставления: сам-то он себя, а заодно и непосредственных подчиненных не щадил никогда, а в те годы особенно.

Однажды, уже в 1944 году, потерял сознание у себя в кабинете. Шло очередное бюро ЦК.

То была первая болезнь, и ее могло не быть, но он не знал, что такое отпуск, насмешливо относился к тем, кто ездил на курорты («Выдумали Ессентуки! У нас Шахимардан в сто раз лучше»), на осмотр в поликлинику вытащить его было невозможно. Профессор Каценович, невысокий, подвижный, быстрый, невзирая на полноту, ко всему — друг дома, возмущался, объяснял, что бесследно все это при изнурительной работе не пройдет. И случилось. Юсупов слег, но уже неделю спустя Каценович увидел его в коридоре. Юсупов искал телефон. Профессор рассвирепел, встал на цыпочки, даже пальцем перед лицом Юсупова помахал: «Вы думаете, если вы секретарь ЦК, вам все можно. Я буду жаловаться…»

Со стороны это выглядело забавно: грузный, немного растерянный Юсупов в мешковатой пижаме — и солидный, подпрыгивающий от негодования профессор, отчитывающий его; но ослушаться Юсупов не посмел. Он и потом, когда валили с ног инфаркты, один за другим, лежа в правительственном стационаре, требовал:

— Пригласите Каценовича. Хочу, чтоб лечил он.

Тогда, после первого удара, придя в себя, облегченно улыбнулся, простодушно спрашивал, как все больные:

— Где это, меня угораздило?

Каценович покачивал головой:

— Беговат, Фархадстрой — все вместе.

— А как же иначе, Александр Львович?

Да, иначе нельзя было. Нужны были и военные заводы, и хлопок, и хлеб; нужно было отдавать сердце людям; нужно было отдавать здоровье и Фархаду, и Беговату.

Еще осенью 1941 года, когда лава заводов двигалась с запада в Узбекистан, Константин Михайлович Ефимов, второй секретарь ЦК КП(б) Узбекистана, сказал:

— Хлеб для военных предприятий — это металл. Где его брать? Только получать с Урала? Но там тоже возросли потребности.

Юсупов прислушался, предложил послать на имя Сталина телеграмму: «Узбекистану нужно собственное металлургическое предприятие».

Вскоре в Свердловск вылетел Глухов. Он был принят там заместителем министра черном металлургии Меркуловым. Было получено согласие на строительство Узбекского металлургического комбината. Для выбора площадки в Ташкент прибыл академик Бардин. Комбинату требовалось много воды, потому и площадку выбрали в поселке Беговат. Неподалеку сооружалась Фархадская ГЭС, названная в честь героя поэмы Алишера Навои. Легендарный Фархад совершил подвиг, осуществил мечту своего народа; он столкнул в Сырдарью скалу, преградил путь воде, и она устремилась на поля и в сады. В трудное военное время подвиг этот, уже не в поэтичном, не в образном, а в самом прямом смысле довелось повторить людям Узбекистана — обычным колхозникам, рабочим, инженерам. ГЭС должна была дать энергию и воду уже строящемуся комбинату.

В Беговате и на Фархаде руководили строительством самые сильные работники: Ш. Ч. Айтметов, М. 3. Мирзаахмедов, Т. Л. Чернов, А. А. Саркисов, В. Г. Мирзабеков, А. Н. Аскоченский, — на каждого Юсупов мог положиться как на самого себя, и все же сначала, когда выбирали площадку (в дождь, в бездорожье Юсупов в ватнике, ушанке вместе со всеми вытаскивал из грязи свой «бьюик»), и до торжественного пуска доменной печи, прокатного стана «300», обводного канала все пути первого секретаря ЦК пролегали через комбинат и ГЭС.

Строительство их было нелегким, но, когда оцениваешь его с вершины минувшего тридцатилетия, когда отходят на задний план трудности, неурядицы, бытовые неудобства, угнетавшие даже люден весьма нетребовательных к комфорту (странно и слово-то это употреблять, когда вспоминаешь о землянках, каждая — на сорок человек, о пронизывающих насквозь, так что ватная телогрейка только по названию оставалась таковой, диких беговатских ветрах), — видишь, как значительно в историческом аспекте было это дело и для республики, и для всей страны. Был дан металл, дан электрический ток. Бомбы и мины, которые сокрушали фашистские укрепления на Висле и на Зееловских высотах под Берлином, были отлиты и из узбекистанского металла. Это достойно оценено. Это не будет забыто. Но это все же ушло в историю. Остался опыт, который в других условиях родиться не смог бы; чего стоит, к примеру, возрожденная в колоссальных масштабах в Беговате узбекская народная практика применения сводчатых перекрытий, порожденная отсутствием строительного леса. Кстати, поражающие своими размерами сводчатые потолки в цехах натолкнули Юсупова на мысль о строительстве того самого театра имени Мукими, о котором уже упоминалось. Здание это знаменито не только как памятник народному оптимизму, его вере в победу. Оно замечательно и с архитектурной, строительной точки зрения, особенно — ребристые своды в зале, под которыми сразу ощущаешь очарование Востока. Можно ли не упомянуть, что театр был возведен за три месяца под руководством тех же инженеров, которые строили беговатский комбинат, что в ноябре 1943 года были сданы в эксплуатацию кузнечный, котельный, компрессорный, ремонтный цехи, железнодорожная ветка к металлозаводу и одновременно — здание театра, в котором Юсупов открыл торжественное собрание, посвященное XXVI годовщине революции. В зале, среди лучших людей республики, среди фронтовых героев, строителей сидели и первые узбеки-металлурги; восемьсот человек из Узбекистана, по преимуществу — колхозники, обучились на уральских заводах у русских мастеров мартеновскому и прокатному делу. Несколько месяцев спустя А. Серов и X. Ганиев дали первую плавку узбекского металла.

Беговат и Фархад были копилкой опыта, кузницей кадров. Зоркий глаз, чуткая душа, ум, способный к широким обобщениям, видели за ворохом фактов, героических и будничных, возвышенных и прозаично грубых, явления непреходящей ценности, черты будущего. Тогда молодой летами, но опытный партийный работник, писатель и журналист Шараф Рашидович Рашидов, участвуя в стройке, создавал — именно так, потому что картины жизни, образы рождаются в душе гораздо раньше, чем писатель садится за стол, — роман, названный кратко и точно — «Могучая волна». Он показал тружеников тыла, которые по праву стояли в едином, осененном знаменем общей великой победы почетном строю рядом с узбеками-фронтовиками.