Единственная любовь Казановы - Ричард Олдингтон

— Море, сим обручаю тебя в знак истинного и вечного правления тобой.

И тотчас с галеры грянула победная музыка.

Анриетта так увлеклась, наблюдая это своеобразное и блистательное зрелище, что совсем забыла о предосторожности и высунулась из фельце, чтобы ничего не упустить. В эту минуту обычная, нераззолоченная гондола проплыла мимо, и Казанова с замиранием сердца узнал среди трех пассажиров донну Джульетту, с превеликим любопытством разглядывавшую гондолу Вальери и ее пассажиров. У Казановы вырвалось восклицание — Анриетта вздрогнула и откинулась назад в фельце; правда, она не видела гондолы, как не видел ее и Марко, всецело поглощенный созерцанием церемонии.

Донна Джульетта ничем не показала, что узнала их, и гондола, выделявшаяся своей простотой среди регаты празднично разубранных судов, развернулась и быстро помчалась в направлении Лидо, а оттуда — в Венецию.

Казанова ничего не сказал об этом своим спутникам и не стал возражать, когда Марко предложил поехать в Лидо, вместо того чтобы сразу вернуться в Венецию. Он знает одного рыбака, сказал Марко, чья жена прекрасно готовит свежую рыбу, которую приносит ее муж — в особенности барабульку, — а Марко завез к ним хорошего вина, чтобы было что пить, когда он туда наезжает. Марко знал, что Казанова обожает такого рода неожиданные пиршества с простыми людьми, а Казанова был только рад принять предложение: ему хотелось выиграть немного времени, чтобы все обдумать.

Почему донна Джульетта вдруг оказалась в Венеции? Казанова невольно вспомнил, как ее слуга ходил за ними по пятам во Флоренции, а потом в Болонье. Неужели она сумела так быстро приехать следом за ними? А если да, то с какой целью? Если она задумала какую-то пакость, то вполне могла натравить на него своих головорезов во Флоренции или по дороге. Подобно многим людям, Казанова чувствовал себя в большей безопасности в своих краях, чем в чужих, хоть и любил странствовать. В конце концов, сказал он себе, донна Джульетта в Венеции — человек чужой, а он как-никак гражданин этой республики. Хотя донна Джульетта и аристократка, но она поехала на церемонию «Бучинторо» в обычной гондоле, а он — в парадной гондоле патриция…

Словом, решил Казанова, никакая конкретная опасность не грозит, но он все же решил — предосторожности ради — тотчас оповестить свою «тайную полицию», как он именовал гондольеров, официантов из кафе, своего брадобрея и двух-трех смекалистых мальчишек, чтобы они наблюдали за всеми передвижениями донны Джульетты. Всем вместе им, возможно, удастся выяснить, что она делает в Венеции, кто ей протежирует, кто ее любовник — если таковой имеется — и продолжает ли она злиться на него, великого Казанову.

И вот, когда гондола вернулась ко входу в Большой канал и день, проведенный на воде, казалось, развлек и успокоил Анриетту, Казанова вдруг попросил, чтобы его высадили у столбов Пьяцетты.

— Мне надо кое-кого повидать, — небрежно бросил он, — а потом я должен заглянуть на полчаса к сенатору. Знаешь, — продолжал он, обращаясь к Анриетте, — я считаю Брагадина самым верным мне другом, а поскольку он сенатор, то обычно может вытащить меня из мелких неприятностей с властями. Так что надо мне уважать старика и уделять ему немного времени. Пусть Марко отвезет тебя в казино, Анриетта, а я через два-три часа присоединюсь к тебе. Спасибо за прекрасный день, Марко, — бросил он уже через плечо и ступил на берег, а гондола отчалила.

Несколько минут он последил за ней взглядом, затем повернулся и хотел было направиться по своим делам, когда его остановил вежливый оклик:

— Джакомо Казанова?

— Он самый.

— Потрудитесь, пожалуйста, следовать за мной.

— И куда же это, будьте любезны? — высокомерно спросил Казанова, выпрямляясь во весь рост.

— В тюрьму. Вы арестованы, — сказал мужчина уже тоном резкой команды и подал знак двум другим, которые тотчас подошли к арестованному.

Сердце у Казановы на секунду остановилось, и кровь застыла в жилах. Однако, призвав на помощь все свое мужество, он спросил с внешним надменным видом:

— По чьему же это приказу?

— По моему, — раздался голос рядом.

Казанова посмотрел в направлении голоса и чуть не лишился чувств, увидев перед собой мессера гранде, главного из трех инквизиторов Венецианской республики.

ЧАСТЬ III

Bona sera ai vivi,E riposo ai poveri pnorti,Bon viaggio ai novegantiE bon note ai tuti quanti.

Доброго вечера всем живущим,Мира и покоя всем умершим,Доброго плаванья морякам,Всем доброй ночи и сладкого сна.

Человек, который в мгновение ока переходит из счастливого состояния в бедственное, от свободы к плену, — причем оказывается в руках самого тайного, безжалостного и скорого на решение трибунала, какой когда-либо существовал на земле, — такой человек легко впадает в отчаяние и неосторожностью слов и горячностью поведения может превратить тяжелую ситуацию в безнадежную. Весь ужас положения, в какое попал Казанова, ледяными иглами пронзил его, но он огромным усилием воли вернул себе самообладание и не стал оказывать сопротивление. А секунду спустя увидел, сколь тщетна была бы любая вспышка гнева, ибо мессера гранде сопровождали, по крайней мере, сорок сбиров. Собственно, Казанова попал прямо в гущу волчьей стаи, ибо инквизитор как раз собирался разослать своих людей группами на розыски Казановы, и три полицейские гондолы были пришвартованы поблизости. Да одна из них уже и двинулась за гондолой Вальери, но, судя по тому, как сразу снизила скорость, а затем свернула в боковой канал, Казанова понял, что сидевшие в ней видели, как его арестовали. В любом случае, уныло подумал он, если Триумвират вздумал арестовать и его друзей, много времени на это не потребуется.

Казанова о многом догадался, а многое увидел поверх голов своих тюремщиков, пока его вели в тюрьму. Арест был произведен так тихо и спокойно, что люди, проходившие мимо всего в нескольких ярдах от них, понятия не имели, что происходит нечто необычное. Вообще-то инквизиторы производили аресты почти всегда ночью, а сейчас это произошло средь бела дня, потому что человек, за которым они охотились, сам пришел в расставленные сети — обстоятельство, естественно, говорившее скорее в его пользу, чем против него.

Венецианские государственные тюрьмы (прославленные или бесславные Пьомби — иначе: Свинцовая тюрьма и Поцци, или Колодцы) примыкали ко Дворцу дожей, находившемуся прямо перед ними, но частично из-за своеобразной трудности входа в дома в городе, где каналы заменяют улицы, а частично из-за установившейся с незапамятных времен традиции Казанову посадили в гондолу и торжественно провезли несколько десятков ярдов до набережной у тюрьмы. Поднявшись по нескольким ступеням, он пересек узенький Рио-ди-Палаццо по высокому крытому мосту, известному поколениям путешественников под названием моста Вздохов. Казанову провели по галерее, затем через одну залу — в другую, где сидел венецианский патриций. Это был Доминик Кавалли, секретарь инквизиции, который произнес лишь:

— Заприте его понадежнее.

И, по мнению Казановы, усугубил свой оскорбительный приказ, произнеся его на тосканском диалекте, а не на венецианском.

Казанову не сразу поместили в камеру; после недолгого ожидания его повели по лестницам вниз, в подземный зал, соседствующий с комнатой пыток, где он предстал перед страшным Триумвиратом — трибуналом, заседавшим без адвокатов и принимавшим решения без права апелляции — его члены были одновременно и прокурорами и судьями. В центре сидел человек, назначаемый самим дожем и одетый во все красное; двое других представляли Совет десяти и были в черном. Для большего впечатления стражники, приведшие Казанову, тотчас потушили свои факелы, как только судьи опознали его, и теперь единственным освещением служили две жалких свечи на столе у секретаря да зловещее красное зарево, проникавшее сквозь полуоткрытую дверь из комнаты пыток. Там явно находилось что-то вроде кузни с мехами, ибо время от времени пламя раздували, и оно начинало реветь, а потом постепенно угасало, так что суд шел при этом изменчивом красном свете.

Человека, который, заметив такие несомненные признаки готовящихся пыток, не побелел бы, едва ли можно назвать человеком. Казанова чувствовал себя не лучше любого другого неудачника, который оказался бы в подобном положении; единственным его утешением была хрупкая и ненадежная защита слабого — то, что он невиновен. Он ведь не имел ни малейшего представления, какое обвинение ему могут предъявить, и лишь когда мессер гранде начал официальный допрос, попросив его назваться, в мозгу Казановы возникла мысль, что, по всей вероятности — нет, не по вероятности, а безусловно так, — донесла на него донна Джульетта. Но у него не было времени размышлять об этой мерзейшей форме мести, какую может замыслить женщина, ибо надо было со всем вниманием слушать обращенные к нему вопросы и отвечать на них.