Единственная любовь Казановы - Ричард Олдингтон

Они высадились на фондамента, и Казанова под руку с Марко направился к высоким, тесно стоящим домам, как вдруг дверь одного из них отворилась и из нее вышел мужчина. Он почти тотчас заметил Казанову, в мгновение ока опустил шляпу на глаза и, перебросив через плечо полу плаща, которая закрыла низ его лица, нырнул за угол, где его ждала гондола, которая сразу и отчалила. Казанова стоял, застыв на протяжении всего этого маленького эпизода, который занял не более тридцати секунд, в волнении он изо всей силы стиснул локоть Марко.

— Ой! — воскликнул Марко, стряхивая с себя его руку. — Ты своими дьявольскими пальцами, Джакомо, сломаешь мне локоть.

Казанова даже не извинился.

— Ты видел, кто это был? — спросил он, побелев от гнева. Марко кивнул, и губы его беззвучно произнесли:

— Фон Шаумбург.

— Какого черта он тут делал? — вспылил Казанова и зашагал к двери, таща за собой Марко.

Такова уж странная, но слишком часто встречающаяся у мужчин черта, что человек, который всего неделю назад униженно молил забыть о его неверности, сгорает от ярости, подозрений и ревности при одной мысли, что женщина может ответить ему тем же. Казанова готов был испепелить фон Шаумбурга и до бесконечности корить Анриетту. К счастью для обоих, тут был Марко, и Казанова вынужден был держать крышку котла закрытой, предоставив гневу еще немного покипеть. Марко же был не только очарован грацией и красотой молодой женщины, но и крайне огорчен следами слез на ее лице — обстоятельство, которого Казанова в своем возмущении не заметил.

Присутствие третьего лица хотя и предотвратило взрыв, но не рассеяло чувства скованности, возникшего, с одной стороны, из-за ревности Казановы, а с другой — из-за ощущения Анриетты, что что-то не так. Марко, стремясь положить конец неловкости, которую он тоже испытывал, хотя и не мог себе ее объяснить, решил выступить с предложением.

— Завтра у нас ежегодная церемония «Обручения с морем», синьора, — любезно сказал он Анриетте. — Вы должны непременно быть.

— Боюсь, что не смогу. Видите ли, мы ведь только что приехали…

— Но вам это не будет стоить никаких усилий — только сойти с фондамента в гондолу моего отца, — любезно продолжал Марко, — сам он будет завтра с дожем на «Бучинторо», а гондолу оставляет мне. Вы с Джакомо должны поехать со мной…

— Это очень любезно с вашей стороны, — поспешила перебить его Анриетта, все более и более смущаясь, — но я, право же, не смогу, это совершенно исключено…

— Что ты такое говоришь! — взорвался Казанова. — Конечно, мы поедем с тобой, Марко, и устроим пикник на воде, пока дож и его свита будут на Святой Елене.

— Но, Джакомо, я не хочу ехать…

— Ты сама не знаешь, чего ты лишаешься, — не отступался он и, обращаясь к Марко, добавил: — Конечно, мы поедем. Она устала после пути и сама не знает, что говорит.

Это было сказано так грубо, что глаза Анриетты наполнились слезами. Марко, конечно, все понял и мгновенно распрощался, предварительно условившись о часе, когда он за ними заедет.

Когда Казанова, мрачный и злой, как бывает со всеми мужчинами после того, как они были несправедливы к любимому существу, вернулся, проводив Марко до двери, Анриетта мягко сказала ему:

— Почему ты так настаивал на этой завтрашней поездке, Джакомо? Тебе придется за меня извиниться — я не поеду.

— Не поедешь?! — вскипел от раздражения Казанова. — А почему, собственно, хотел бы я знать? Твой отказ оскорбителен. Ты понятия не имеешь, кто такой Вальери: Марко — отпрыск одного из старейших венецианских родов. Он потом возьмет нас с собой посмотреть на большой банкет в Палаццо дожей…

— Но, Джакомо, представь на минуту, что я… по собственным соображениям… не хочу, чтобы меня видели в Венеции, я хочу быть только с тобой…

Лицо Казановы потемнело.

— По соображениям, связанным с фон Шаумбургом? — ехидно спросил он.

Анриетта не отвечала — лишь смотрела на него и все больше и больше бледнела, так что ему вдруг показалось — она сейчас лишится чувств. Испугавшись впечатления, какое произвели его слова, Казанова даже забыл о своей глупой ревности, но укрепился в своих подозрениях; протянув руки, он шагнул к Анриетте, чтобы ее поддержать. Но она жестом его отстранила.

— Что побудило тебя назвать это имя? — спросила она хриплым шепотом.

— Я видел, как он выходил из нашего дома, как раз когда мы подъехали. Что он тут делал наедине с тобой?

К щекам Анриетты вернулись краски, она поднялась с кресла, все еще слегка дрожа, и, подойдя к Казанове, положила руки ему на плечи.

— Ах, Джакомо, зачем ты пугаешь нас обоих домыслами! Да, посол был тут. Ты же знаешь, я рассказала тебе, почему я с ним знакома: моя матушка и… Он заходил лишь затем, чтобы сказать, что будет стараться мне помочь, но что я не должна больше с ним видеться. Ты сам знаешь, как ревниво относятся венецианские правители ко всем послам…

— Но ты же не венецианка, — поспешил вставить Казанова. — Я что-то не понимаю. Впрочем… — И лицо его осветилось чарующей улыбкой, — если ты обещаешь мне, что больше не будешь с ним видеться, все будет хорошо.

— Я и не хочу больше с ним видеться, — подчеркнуто произнесла она, — но как же глупо с твоей стороны забивать себе голову мыслями о человеке, который старше моей матушки.

Казанова и не заметил, что Анриетта не дала ему обещания, — он был уже вполне удовлетворен тем, что она явно не проявляла интереса к австрийцу, к тому же, если он способен помочь ей вернуть ее владения, Казанова не станет возражать.

— Не будем больше об этом, — сказал он, целуя ее, — завтра проведем весь день на воде с Марко. Ты об этом не пожалеешь…

— Прошу тебя, Джакомо!

— Это одно из величайших зрелищ на земле.

— Но я же прошу тебя, Джакомо: меня, право, не должны видеть здесь.

— Почему, черт подери? — насупился Джакомо, преисполненный решимости теперь уж не сдаваться. — Ты самая красивая женщина в Венеции. Так почему же нельзя на тебя смотреть? Из твоих слов можно заключить, будто ты совершила какое-то тайное преступление!

— Ну хорошо, я поеду, но при одном условии…

ты обещаешь мне, что мы покинем Венецию через два дня.

— Что?! Но тебе же хотелось побыть тут, ты говорила, что готова жить тут не один месяц…

— Но я получила… известие, которое побуждает меня уехать.

Они все еще препирались — Казанова настаивал, Анриетта уговаривала его согласиться, — когда часы в начале Калье-деи-Фаббри прозвонили полночь.

Тем не менее Казанова одержал верх и, невзирая на сопротивление Анриетты, препроводил ее на другое утро в красивую раззолоченную гондолу Вальери, когда она подошла к его дому. Уступая настоятельным просьбам Анриетты, он разрешил ей сесть в глубине фельце и смотреть на большое водное празднество из-под навеса. Зрелище, представшее ей, когда они достигли открытой лагуны напротив Палаццо дожей, было и в самом деле необыкновенным. Воды были усеяны раззолоченными галерами, баржами и гондолами, на которых развевались яркие разноцветные флаги и флажки. В этот момент дож, Франческо Лоренцо, потомок одного из древнейших венецианских родов, как раз садился на огромную парадную галеру «Бучинторо» вместе с патриархом Венецианским и прочими прелатами, правителями и всеми послами. Галера эта по любопытной иронии судьбы была последняя в ряду многих других, служивших до нее на этой стародавней церемонии, — она была намного больше и пышнее всех предыдущих, и огромный, красный с золотом, флаг Святого Марка развевался на ней.

Вся процессия медленно поплыла по гладким водам лагуны под кобальтово-синим венецианским небом к острову Святой Елены — «Бучинторо» шла во главе, а за нею следовало бесчисленное множество более мелких суденышек. На большой парадной галере находились трое адмиралов, а на веслах сидели сто шестьдесят наилучших гребцов из огромного арсенала Венеции. Когда «Бучинторо» пришвартовался к острову, дож сошел на берег и был встречен епископом замка, за чем последовала весьма причудливая церемония: дожу предложено было отведать каштанов, выпить красного вина и наградить присутствующих розовыми лепестками из большой серебряной чаши.

Все это Казанова и Марко описали Анриетте, катаясь вдоль острова, и Марко еще показал ей галеры и гондолы аристократов. Пока дож находился на берегу, они, как и все остальные, наскоро закусили, а затем последовали за «Бучинторо» в открытое море под громкие звуки музыки. В определенный момент патриарх благословил золотое кольцо, и дож бросил его в Адриатику с торжественными словами:

— Море, сим обручаю тебя в знак истинного и вечного правления тобой.

И тотчас с галеры грянула победная музыка.

Анриетта так увлеклась, наблюдая это своеобразное и блистательное зрелище, что совсем забыла о предосторожности и высунулась из фельце, чтобы ничего не упустить. В эту минуту обычная, нераззолоченная гондола проплыла мимо, и Казанова с замиранием сердца узнал среди трех пассажиров донну Джульетту, с превеликим любопытством разглядывавшую гондолу Вальери и ее пассажиров. У Казановы вырвалось восклицание — Анриетта вздрогнула и откинулась назад в фельце; правда, она не видела гондолы, как не видел ее и Марко, всецело поглощенный созерцанием церемонии.